Восемь (ЛП)

То, как легко она приняла меня, заставляет немного нервничать, но в то же время согревает изнутри. Когда Джош впервые попросил меня провести время с ним и его детьми, я беспокоилась, что Айви подумает, будто я отвлекаю внимание ее отца от нее и ее брата, но девочка повела себя настолько мило и дружелюбно, что мне даже в голову не пришло, что дети так умеют.

Когда мы садимся за стол и начинаем поедать знаменитую лапшу, хрустящие куриные шарики, различные гарниры, соусы и возмутительное количество крекеров со вкусом креветок, я чувствую себя очень комфортно находясь в их прекрасной семейной обстановке. Как только Айви выходит из-за стола, чтобы умыться перед сном, а Джош вытирает Артура с головы до ног, то осознаю, что у меня неприятности.

У меня проблемы, потому что весь этот день был наполнен тем, чего у меня никогда не было, и что всегда было моей мечтой.

Семьей.

И вишенкой на торте является мужчина, который смотрит на меня, словно я единственная, кого он видит.

Это не к добру.

Если раньше мне казалось, что я одинока, то это ничто по сравнению с чувством потери того, чего мне хочется больше всего на свете.

Потому что я понимаю: когда Джош узнает обо мне и моем прошлом, этот идеальный день с его маленькой семьей станет последним.

Глава 24

Джош

Холли резко перешла от заинтересованности и открытости в общении к отстраненности и сдержанности, и я не понимаю почему.

Уложив Арти и Айви в постель, и пообещав дочери, что Холли обязательно прочтет ей сказку на ночь в следующий раз, я возвращаюсь в гостиную и нахожу девушку, совершенно не похожую на ту, что оставил там менее получаса назад.

— Могу я предложить тебе выпить? — спрашиваю я, когда вхожу в комнату и вижу, что Холли рассматривает семейные фотографии, которые Нейт и Лив выставили на сервант.

— Нет, спасибо. На самом деле, думаю, мне уже пора. Надо лечь спать пораньше. У меня завтра концерт.

— Еще только восемь часов, — говорю я в замешательстве, не совсем понимая, почему она вдруг стала такой отчужденной.

— Да, но мне тяжело подстроиться под обычный режим с моим-то рабочим графиком. Пусть сейчас я и работаю в баре всего одну смену, потому что своим пением зарабатываю гораздо больше, но все равно не могу привыкнуть ложиться спать в то же время, что и другие.

Холли говорит все это, ни разу не встречаясь со мной взглядом, и у меня появляется такое чувство, будто она специально избегает контакта, чтобы было легче уйти отсюда. Девушка чувствует, что ей нужно идти, но в то же время, уходить не хочет.

— Понимаю. Я просто надеялся, наконец-то, побыть с тобой наедине после того, как Айви захватила твое внимание почти на весь день. Она очень к тебе привязалась.

Повернувшись обратно к фотографиям, Холли скользит по ним взглядом, а затем говорит:

— Я тоже думаю, что она особенная, просто…

Делаю несколько шагов вперед и становлюсь рядом с ней.

— Что, «просто»?

Слежу за ее взглядом и вижу, что ее внимание приковано к семейному групповому снимку. На нем запечатлена вся моя семья на открытии клуба Нейта. Все мы, включая Лору.

— Она так похожа на свою мать.

— Да, она — ее копия, — признаю я с трудом, пытаясь смириться с тем, что стою здесь с Холли, женщиной, к которой безумно хочу прикоснуться, в то время, пока мы рассматриваем фото моей улыбающейся покойной жены.

— Ты собиралась что-то сказать, — давлю на нее, не желая, чтобы девушка замолчала и сбежала, не сказав мне то, что у нее на уме.

Холли крутит серебряный браслет с маргаритками на запястье, а затем нервно проводит рукой по бедру, прежде чем замереть.

— Просто не уверена, что буду хорошим примером для такой малышки, как Айви. После проведенного с вам дня меня осенило, что я понятия не имею о нуждах ребенка.

Посмеиваюсь, прежде чем признать:

— Я тоже, поэтому надеюсь, что тебя это не сильно беспокоит. Я просто импровизирую, Холли. Каждый день размышляю над ошибками, которые совершил, одну за другой, в надежде на то, что иногда все же поступаю правильно.

— Айви напоминает мне себя в детстве, — тихо признается она, опустив голову, чтобы еще раз взглянуть на браслет, который продолжает теребить. — У меня не было матери, и я говорю это не потому, что у Айви тоже нет мамы, — Холли оглядывается на фотографию Лоры, уточняя. — Я вижу, что у нее есть мать, которая очень ее любила.

— Что случилось? — мягко спрашиваю я.

Наконец, девушка поворачивается ко мне, и на ее лице читается полное опустошение.

— Прости, это было грубо с моей стороны, и тебе не нужно отвечать, — подхожу к ней и обхватываю ладонями ее лицо, большими пальцами мягко гладя щеки. Я вижу, как Холли сглатывает свою боль и моргает, когда влага угрожает пролиться из ее глаз.

— Нет, мне хочется тебе рассказывать, но не тогда, когда ты смотришь на меня вот так.

— И как же я на тебя смотрю? — почти шепчу я, опуская взгляд от ее темно-карих глаз к пухлым розовым губам.

Со вздохом и даже тише, чем я, девушка отвечает:

— Так, будто я могла бы стать частью твоего мира.

— Уже поздно думать об этом, — признаюсь я тут же, делая последний шаг вперед, чтобы сократить расстояние между нашими телами, и не отрывая взгляда от Холли, прижимаюсь губами сначала к одному уголку ее рта, а затем к другому.

— Расскажи мне. Я тебя выслушаю, — шепчу ей на ухо. — Или ничего не говори. Я подожду сколько нужно.

Продолжаю нежно целовать ее, пока наши губы не вспыхивают алым, и с последним легким прикосновением к ее нижней губе, которое вызывает у девушки тихий вздох, я отстраняюсь и продолжаю:

— Расскажи мне все, чем хочешь поделиться, потому что мне хочется знать о тебе все. Хорошее и плохое. Не сдерживайся. Позволь мне нести твое бремя. Клянусь, теперь я достаточно сильный.

Ее веки трепещут. Холли делает глубокий, ровный вдох, и, когда открывает глаза, я вижу решение в ее взгляде.

— Мы можем присесть?

Делаю шаг назад, беру ее за руку и веду к большому дивану. Ощущая связь между нами, девушка осторожно садится рядом со мной, позволяя держать себя за руку.

— Я всю свою жизнь была одна, — начинает Холли, глядя мне в глаза. — Мне было восемнадцать, когда мне стало известно, почему у меня нет семьи. Все свое детство я провела в патронажных семьях, переезжая из одного дома в другой, а иногда из штата в штат, меняя школы, как другие дети меняли обувь.

— Как думаешь, почему тебя не удочерили?

Я должен позволить ей говорить, но не понимаю почему с ней так произошло, ведь есть столько семей таких, как Нейт и Лив, которые изо всех сил пытаются зачать, а дети все равно остаются у социальной службы.

Холли печально пожимает плечами и прерывает зрительный контакт.

— Не знаю, почему, но прежде чем ты решишь, что со мной случилось что-то ужасное, пока я росла в патронажных семьях, скажу, что все совершенно не так. Да, меня травили в школе из-за того, что я была сиротой и не одевалась по последней моде, но ничего ужасного не произошло. Это просто было частью детства.

— Ты не чувствовала привязанность ни к одной из этих семей?

Холли мягко качает головой и отвечает:

— В моем районе было много брошенных детей или детей, которые по какой-то причине остались одни, поэтому система была заполнена «опекунами», которые зарабатывали на детях, а не семьями, которые хотели привести ребенка в свою жизнь в долгосрочной перспективе. Я была просто средством для получения финансовой помощи для большинства из них. Лишними фунтами к их ежемесячной зарплате.

— А твои мама и папа? Или бабушка с дедушкой? Ты что-нибудь знаешь о них?

Когда Холли поворачивается, чтобы взглянуть на меня, ее глаза мокрые от непролитых слез, и невообразимая боль мерцает в их коричневых глубинах.

— Документы отдали, когда мне исполнилось восемнадцать, и я больше не числилась в системе. Мою мать звали Леона Ричардс. Ей было двадцать с небольшим, когда она родила меня, и в основном, эта женщина жила на улице. Длительное употребление наркотиков только усилило проблемы с ее психикой.