Самоходчики

Шишкин Николай Константинович, 1945.

Конечно, относительно небольшие потери в нашем полку объясняются еще и тем, что нас использовали для поддержки. Мы только обеспечивали выполнение задачи основным боевым подразделениям – танковым и стрелковым, которым нас придавали, а не решали самостоятельные задачи.

Расчет орудия Н. К. Шишкина.

Первый бой мы приняли на реке Нугрь, за которой на крутом берегу виднелась деревня Большая Чернь, превращенная немцами в опорный пункт. Оттуда, по наступающим по большому ржаному полю танкам и пехоте, били 88-мм зенитки. В этой ржи не поймешь откуда стреляют. Танки горят. Наводчик Бычков у меня был отличный. В этом бою он сжег два танка. В какой-то момент по нам попали. В рубке искры, запах каленого металла, гарь. Механик-водитель Никонов бросил машину в низинку. Я вылез из люка, стал оглядываться. С трудом обнаружил противотанковую пушку на окраине поля в кустарнике. Мы вышли из ее сектора обстрела, и она теперь била по танкам. Я решил развернуться и, наведя орудие на ориентир в створе с пушкой, выкатиться на нее для выстрела. Если с первого выстрела не попадем – нам хана. Едва мы вышли из низинки, как пушка стала разворачиваться в нашу сторону. Бычков крикнул: «Выстрел!» и одновременно раздался его грохотом. Я успел крикнуть: «Никонов! Назад!», но это было лишним – Бычков попал.

Танки форсировали неглубокую речку, обходя Большую Чернь слева. Мы прикрывали огнем их маневр. Вдруг во фланг атакующим танкам вышло три или четыре «Пантеры» и открыли огонь. Я так скажу, если танк противника появился в полутора километрах, то различить его тип можно только в бинокль, да с упора, да в неподвижной машине, и то не всегда. Ну, а в реальной обстановке на поле боя, в пыли, в дыму, мы их не рассматривали. Так вот с тысячи метров мы их сожгли, по крайней мере три штуки остались на месте. Продвинулись вперед, смотрим, и у меня волосы дыбом – это наши Т-34. Все – трибунал! Только проехав еще немного, и увидев кресты на башнях, я успокоился – танки оказались немецкие. Я был прав – они по нашим стреляли, но если бы это были наши танки навряд ли мне удалось доказать свою правоту…

В этих боях пришлось мне встретиться и с командармом. Мы вышли в район Шемякина. Из садов, расположенных на окраине этого населенного пункта немцы нас встретили огнем, подбив несколько танков. Одно орудие мы подавили, поймали в прицел следующую цель. Я крикнул: «Аладин заряжай!» И в это время удар – рация слетела с места, казенник орудия резко опустился вниз – болванка пробила цапфу. Я крикнул: «Никонов! Назад!», и вторая болванка только чиркнула по броне. Самоходка откатилась метров на двадцать и встала за пригорком. Ствол висит, в казеннике снаряд, а тут еще и стук по броне. Я открываю лючок в броне, смотрю, стоит командарм 4-й танковой Богданов с пистлетом в руке: «Куда, сынок, путь держим?» Я говорю: «Болванка в цапфе» – «А, хорошо, ну, давай двигайся в ремонт». А мог бы шлепнуть, если бы целым пятился назад. В ближайшем лесу ремонтники заменили орудие, на снятое с другой машины, и вскоре мы уже догнали полк.

Недели через две, в одном из боев ранило командира батареи, и я взял командование на себя. Все же у меня был опыт двух войн, а многие командиры машин впервые попали на фронт. Получалось у меня хорошо и впоследствии на формировке меня утвердили в этой должности.

За бои на Курской дуге наш 30-й Уральский добровольческий танковый корпус получил звание Гвардейского, а я – орден Красной Звезды. Я не пил ни в Финскую ни в Отечественную, а тут пришлось. В полку был обычай опускать орден в стакан полный водки, выпивать его до дна, и потом уже можно было крепить награду к гимнастерке. Помню, командир полка усадил всех за стол, достал орден, положил в стакан. Все выпили, а я отодвинул и ем. Командир полка посмотрел: «Я ему орден, а он не пьет! А, ну!» Пришлось выпить. Поставил стакан, закусываю. Командир: «А говорит, не пьет! Стаканами пьет!» Можно сказать, что это было мое причащение.

Сидят: неизвестный, Н. К. Шишкин, Потапов. Стоят: Авраам, Подрезов.

Кстати кроме наград, за подбитые танки экипаж получал деньги – 2 тысячи рублей за каждый. Обычно за операцию мы подбивали не один танк, а как правило 3–5, а то и больше. В моем экипаже не было постоянной схемы распределения денег: иногда делили поровну, а иногда давали больше наводчику или, если знали, что например, у Аладина дома старики остались, давали ему побольше, чтобы мог домой послать. Иногда деньги распределяли и между батарейцами, не участвовавшими непосредственно в боях. Например, давали механику-регулировщику или еще кому – они же тоже у нас работают. Офицерский паек— печенье, тушенка, конфеты – всегда делился на весь экипаж, а не съедался где-то в сторонке. Работали тоже все вместе, поэтому и экипаж и приданные нам автоматчики к нам, командирам, относился очень тепло. Был такой случай на Курской дуге. Мы стояли несколько дней, приводили себя в порядок. К нам во взвод автоматчиков прибыло несколько человек из бывших зэков. На следующий день мне доложили, что один из этих ребят украл булку хлеба. Хотя мы были не голодные, но питание было ограниченным, да и как можно у своих же воровать? Я ему говорю: «Выкопай яму, так чтобы только голова твоя торчала». Посадил его в эту яму и поставил часового – сделал своеобразную гауптвахту. Все ходят, видят, что он там сидит – позор. Короче говоря, через несколько часов, он взмолился: «Комбат, освободи от этого позора. Искуплю кровью!» Я говорю: «Хорошо. Но, смотри, ты обещал». Через несколько дней полк опять вступил в бои. Мы ехали через деревню, сидя на боевой рубке. Вдруг он меня как ударит, я кубарем слетел и шлепнулся на корму. Вскочил и на него: «Ты чего!» А он ранен – увидел автоматчика, который сидел на крыше сарая и успел скинуть меня до того, как тот выстрелил. За спасение офицера можно было представить к ордену Красной Звезды, что я и сделал.

С конца 1943 года и до начала 1944 года полк стоял на формировке в районе города Карачев. Мы получали новую материальную часть, ремонтировали старую, занимались боевой подготовкой, обучали людей. Я, как бывший наводчик, много внимания уделял обучению своих экипажей стрельбе и без ложной скромности скажу, что моя батарея стреляла лучше всех.

Бой орудия Н.К. Шишкина 01.07.1941 г. (рис. В. Реуков).

В январе-феврале 44-го года, наш полк перевели из 4-й танковой армии в 5-ю Гвардейскую танковую армию, которую весной перебросили на Украину. Очень тяжелые бои были под Тыргу-Фрумос. В этих боях, в мае 1944 года, меня ранило. Мы стояли на одной из позиций, готовились к атаке. Немцы вели беспокоящий артиллерийский огонь, а тут еще налетело несколько десятков самолетов. Я как раз высунулся из рубки, чтобы осмотреться. В это время снаряд или бомба разорвался недалеко от машины. Я нырнул обратно и почувствовал, что стукнулся ребром о кромку люка. Занемог немножко. Потом провел по месту удара рукой, смотрю – а она вся в крови – попал осколок в спину. Я говорю: «Ребята, меня ранило». Они меня быстро перевязали, и помощник командира полка по хозяйственной части, отвез меня в госпиталь. Рентгена нет, осколок глубоко. Как его достать? Резать не стали, просто засунули в рану марлевый жгут. Он наберет крови, они его вытаскивают. Вот так я недели две ходил, пока рана не заросла. А уже после войны, когда сделали рентген, я узнал, что осколок чуть-чуть до сердца не дошел. Так он там и сидит.