Страница 21 из 26
М. И. Цветаева
Как известно, из этой «выбранной» жизни Цветаева ушла через самоубийство, оставив записку с признанием: «простите – не вынесла».
…Это был конец жизни замечательной поэтессы, в которой она была самостоятельна и самоуверенна.
Но пока она находилась под защитой любящих родителей, всё благоприятствовало её развитию: сказки и рассказы матери, чтение детской литературы, обучение музыке, наблюдения за кругом общения отца, профессора и основателя Музея изящных искусств. Была даже встреча со старшим сыном Александра Сергеевича. Мимолётная, неосознанная, но тем не менее запомнившаяся:
«Позвонили, и залой прошёл господин. Из гостиной, куда он прошёл, сразу вышла мать, и мне, тихо:
– Муся! Ты видела этого господина?
– Да.
– Так это – сын Пушкина. Ты ведь знаешь памятник Пушкина? Так это его сын. Почётный опекун. Не уходи и не шуми, а когда пройдёт обратно – гляди. Он очень похож на отца. Ты ведь знаешь его отца?
Конечно, знала, а потому сидела тихо и терпеливо ждала выхода гостя. Но он появился не один, а в сопровождении родителей, и Марина растерялась: на кого же смотреть? Но уловив гневный взгляд матери, вспомнила – на Пушкина! Вернувшаяся мать спросила:
– Ну, Муся, видела сына Пушкина?
– Видела.
– Ну, какой же он?
– У него на груди звезда.
– Звезда! Мало ли у кого на груди звезда! У тебя какой-то особенный дар смотреть не туда и не на то…»
– Так смотри, Муся, запомни, – продолжал уже отец, – что ты нынче, четырёх лет от роду, видела сына Пушкина. Потом внукам своим будешь рассказывать.
Исполнение совета отца Марина не стала откладывать в долгий ящик:
«Внукам я рассказала сразу. Не своим, а единственному внуку, которого я знала – няниному: рабочему оловянного завода:
– Ваня, а у нас был сын Памятник-Пушкина.
– Что, барышня?
– У нас был сын Памятник-Пушкина, и папа сказал, чтобы я это тебе сказала.
– Ну, значит, что-нибудь от папаши нужно было, раз пришли, – неопределённо отозвался Ваня».
Как в воду глядел простой рабочий: разговор шёл о создании будущего Музея изящных искусств императора Александра III.
Шёл 1896 год.
Мимо Страстной. Сёстры Цветаевы, Марина и Анастасия, любили поэзию. Старшая из них довольно рано преуспела на этом поприще. Первым выделил её из сонма начинающих Валерий Брюсов, к которому (как поэту) Марина относилась, мягко говоря, более чем сдержанно. Зато Анастасия благоговела перед ним. И вот:
– В один весенний день, – рассказывала она, – я ехала в трамвае по бульварному кольцу «А» с книгой стихов. На этот раз это был сборник Брюсова. Перевёртывая страницу, я подняла глаза и заметила, восхищённо, с испугом: напротив меня сидел Валерий Брюсов. Перебарывая сердцебиение, я, будто глядя в книгу, а на деле – наизусть, начала вполголоса читать его стихи:
Пятнадцатилетняя озорница, конечно, ещё плохо владела собой, и Брюсову явно не понравилась эта демонстративная декламация, к которой начали прислушиваться другие пассажиры. Поэту было явно не по себе, и это тешило Анастасию:
– Я и жалела его, и забавлялась. Я понимала отлично, как мой вид – девочка в очках, с волосами до плеч – полнил его недоумением. Наконец он не выдержал – встал и направился к выходу. Я встала тоже. Я уже проехала свою остановку (Страстную площадь), но ему (я знала, он живёт на Цветном бульваре) было рано выходить.
Вышли вместе. При этом Анастасия пересекла Брюсову дорогу и дерзко бросила:
– Кланяйтесь Эллису[19]!
Валерий Яковлевич остановился и вежливо спросил:
– От кого?
– От Аси Цветаевой.
Притронувшись к шляпе, Брюсов поклонился, а озорница уже бежала от него с чувством раскаяния:
– Сердце билось… Зачем я сделала это? Я не знала сама. Я, не заряжаясь Марининой нелюбовью к нему, так любила его стихи!
Конечно, о случившемся Анастасия рассказала сестре, и Марина откликнулась на происшедшее стихотворением «Недоумение»:
В трамвае. В 1910–1911 годах Лидия Евреинова (Иконникова) занималась в мастерской художника П. И. Келина. Там же учился В. В. Маяковский. В воспоминаниях, посвященных годам учёбы, Евреинова не раз упоминала будущего поэта. Но сближения с ним не было. Только раз они встретились вне стен мастерской. «Был август, – вспоминала Лидия Александровна. – У Страстного монастыря я села в трамвай, с трудом втиснувшись на переполненную до отказа площадку.
– Здравствуйте, Иконникова! – вдруг раздался громкий голос Маяковского. – Я узнал вас по вашему оперению (на мне была надета шляпа с двумя крылышками по бокам).
– Здравствуйте, – ответила я, отыскивая его глазами».
Трамвай проехал одну остановку. Несколько человек на ней вышли. Стало немного свободнее, и Маяковский предложил Евреиновой пройти из тамбура в салон вагона, обещая угостить грушей, которую держал в высоко поднятой руке. Пассажирам же объявил:
– Самая лучшая груша в Москве.
«Расслабленность» в поведении в начале прошлого века не приветствовалась и не понравилась Лидии; поэтому в вагон она не прошла. А Маяковский не унимался:
– Да что вы краснеете, как печёное яблоко, не стесняйтесь, у меня есть ещё одна.
Евреинова демонстративно отвернулась и стала смотреть в другую сторону. А Маяковский продолжал ёрничать:
– Дядя, который в фартуке, посмотрите, что она, взаправду рассердилась или так, только притворяется?
«Дядя», стоявший за спиной девушки, судя по белому фартуку – дворник, старательно вытянул шею и заглянул Лидии в лицо, а затем под смех публики доложил:
– Шибко осерчали.
Пришлось Маяковскому есть «самые лучшие груши» в одиночестве, и отнюдь не в гордом.
Личность без двойника. Николай Асеев увидел его издалека. Маяковский шёл широким шагом по Тверскому бульвару. Высокий, очень приметный в толпе, в чёрной, распахнутой на груди блузе. Вот уже поэт почти рядом. Асеев мельком отметил сияние его глаз и решительно шагнул навстречу.
– Вы Маяковский?
– Да, деточка.
«Деточка» была на шесть лет старше, но это не задело Асеева. В снисходительном ответе поэта не было ни насмешки, ни барства. Низкий бархатный голос обладал добродушием и важностью тембра.
Николай представился. Сказал, что тоже пишет, читает стихи Маяковского. Удивил вопрос Владимира Владимировича, который спросил коллегу не о том, как он пишет, а «про что».
– Помню, прошагали мы с ним весь Сретенский бульвар, поднялись вверх, к тогдашним Мясницким воротам, а я всё ещё не понял Маяковского, его коротких реплик, его старшинства по праву жизненного опыта, сверходарённости, той особенной привлекательности, которой после не встречал ни у кого.
Непонимание это не помешало сближению поэтов, которые случайно встретились в 1913 году в сени Тверского бульвара. Впрочем, для сближения имелась и другая причина – равнозначимость (на середину 1910-х годов), о чём свидетельствуют их великие современники. В стихотворении «Маяковский в 1913 году» Анна Ахматова писала:
19
Л. Л. Эллис – знакомый Цветаевых, помощник Брюсова.