Страница 9 из 16
Заперев на ключ свою дверь, Леон постучал в соседскую. Не дожидаясь приглашения, вошел.
– А, мой юный друг, проходи! – Кац искренне обрадовался гостю.
– Здравствуйте, дядя Яша.
– Как дела в школе?
– Нормально. Как всегда, скучно.
– Так ты туда не веселиться ходишь. Знания нужно брать, пока дают. Скучно не скучно, а не знаешь, что тебе в жизни может пригодиться. Так что хватай все.
– Я стараюсь. Дядя Яша, давно хотел спросить, вы родились здесь, в Оренбурге?
– Да, это мой родной город.
– И всю жизнь в городе прожили?
– Нет, незадолго до революции я уехал в Житомир к невесте. Поженившись, мы жили там до войны.
– А когда вернулись домой? И где ваша жена?
– Это длинная и грустная история, мой мальчик. Вот видишь, у меня на руке выколот номер? – Кац закатал рукав домашней куртки, обнажив руку по локоть. Чуть выше запястья виднелись синеватые цифры.
– Вы были в концлагере?!
– Да. В самом начале войны нас с женой и маленькой дочкой немцы определили в концлагерь в Дахау, слышал о таком?
– Читал и фильм смотрел. Страшно.
– Тогда я не буду рассказывать, что там делали с людьми, особенно с евреями. Сару и Ирочку сожгли в печи в первые же дни по приезде – они были слабы и, видимо, ни на что не годны. Я был сильным, здоровым мужчиной и поэтому годился в качестве подопытного материала. Как мне удалось выжить, я и сам не знаю. Лишь только после освобождения, вернувшись в Житомир, я понял, что не смогу там больше жить. Вот тогда и решил вернуться в Оренбург. Но удалось не сразу.
– Почему? Где вы жили до того, как приехали в наш дом?
– Где? – Кац помрачнел. – Когда-нибудь я расскажу тебе и об этом. Пока давай считать, что я проживал в другом городе.
– А родных у вас нет? Совсем?
– В Польше жил мой дядя Михаил Кац, родной брат моего отца. Помнишь, я тебе рассказывал о семье Печенкиных, у которых было пять дочерей? Михаил был мужем старшей из них, Зои. В жизни иногда случаются странные совпадения. Вот и мы с Михаилом встретились после многих лет не где-нибудь, а в Дахау и даже попали в один барак. Он умер почти перед самым освобождением, а про его жену Зою и их сына нам так и не удалось ничего узнать.
– Возможно, тоже выжила? А сын?
– Вряд ли. Михаил говорил, она не отличалась крепким здоровьем. А сын был совсем маленьким. Вероятность, что жив, ничтожна.
– А вы пытались его найти?
– Конечно, пытался. Сразу после войны. В списках освобожденных из лагерей его не нашлось. Или он погиб при отправке, или его могли успеть спрятать кто-то из жителей Хойны, такие случаи бывали. Но в таком случае ему сменили фамилию и имя.
– Значит, вы один уцелели из всей семьи?
– Выходит, что так. – Кац тяжело вздохнул.
– А про остальных сестер Печенкиных ничего не знаете?
– Честно говоря, для меня это сложный вопрос, Леон. На мне висит неоконченное дело, связанное с завещанием Афанасия Печенкина своим дочерям. Я должен был после смерти моего отца сохранить его и передать им или их детям. Отца убили в семнадцатом, когда он пытался вывезти двух младших девочек из поместья в Беляевке. Так что, где само завещание, я не знаю. Но текст я записал по памяти практически дословно, он хранится среди бумаг вон в том портфеле. Думаю, если завещание попало хотя бы к одной из сестер, то наследство уже получено. Хотя там оговаривается весьма непростое условие.
– Какое?
– Для получения основного капитала все наследники должны собраться вместе. А это, после всех событий в нашей стране, может оказаться невыполнимым.
– Но вы же искали сестер?
– Я не мог, Леон. На то были веские причины, поверь. Если тебе интересно, в следующий раз мы поговорим об этом. Что-то сегодня я себя неважно чувствую.
– Я сейчас позову Зинаиду Марковну, я видел, она вернулась с дежурства!
– Не нужно, Леон, я отлежусь, ты иди…
Ему нравился этот мальчик. Зная про его странную дружбу с хулиганом и двоечником Пашкой Дохловым, про неласковых родителей, Яков Семенович его жалел. И доверял, чувствуя, что тот искренне интересуется его жизнью. Но, рассказывая ему о себе, он умолчал об одном. Страх и унижения не закончились с освобождением из фашистского концлагеря. Практически сразу в его жизни начался другой ад – допросы в НКВД и осуждение на 25 лет лагерей. Он не смог бы объяснить ребенку, что, выйдя на свободу, продолжал бояться каждого шороха. Да, обещание, данное отцу в связи с завещанием его друга Афанасия Печенкина, он не выполнил. Не нашел сестер, да и не искал, малодушно приняв для себя, что взрослые женщины сами решат семейные дела, связанные с наследством.
Леон вернулся к себе. Его мать, сидя на низком пуфе перед зеркалом, расчесывала волосы.
– Сынок? Где ты был? – Она, не повернув в его сторону головы, отложила щетку для волос и взяла помаду.
– У соседа, мам. – Леон поймал себя на мысли, что не испытывает к матери никаких нежных чувств.
Она преподавала в их школе французский язык. В этой же школе учились дети почти всех обитателей коммуналки. Болезненно худая, маленького роста, она обладала тихим, совсем не педагогическим голосом. Одевалась всегда в костюм из серого твида и сероватую от частых стирок блузку. Когда Леон впервые услышал от старшеклассников брошенное презрительно в ее адрес «мышь», даже не удивился. Стало стыдно. То ли из-за вечного шума в классе, то ли по неспособности усвоить французские глаголы ее ученики в своем большинстве имели стойкие тройки. В конце каждой четверти их родители шли на поклон к соседке с подношениями. Мать брала тарелку блинов и банку варенья, вздыхала тяжко и отправлялась доучивать лентяев. Леон же воспринимал подарки как должное, считая такую плату за ее труд мизерной. Сладкая и сытная жизнь надолго прерывалась летними каникулами, когда большинство детей разъезжались по дачам и бабушкам.
У них дачи не было, родни в деревне тоже. Каждое лето отец брал на заводе путевки в заводской лагерь под Куйбышевом на две смены. Отказаться Леон не мог, но отбывал этот срок как наказание, тихо протестуя против утренней зарядки и кислых щей в столовой. Но особенно его бесили вечерние костры и «откровения». Он не хотел о себе ничего рассказывать, понимая, что на самом деле его серенькая, ничем не примечательная жизнь никому не интересна. Противно было слушать, как все откровенно врут про дедушку – героя или брата – летчика ради того, чтобы стать «товарищем» на два месяца. И хотя Леон был одним из ветеранов лагеря, друзей так и не приобрел. Пионеры его не любили, вожатые не докучали – проблем с ним не было, но и толку от него тоже было мало. Честно отстояв на утренней линейке, Леон шел в библиотеку. Книги он глотал одну за другой – будь то повести о пионерской жизни или сказки народов мира.
Библиотекарем в лагере каждый год работала Анна Андреевна Анфимова. Жила она в комнатке рядом с библиотекой вместе с маленькой дочкой Лялей. Заметив его интерес к чтению, Анна Андреевна стала привозить из города томики Жюля Верна и Стивенсона. Леон часами сидел на скамейке под окнами библиотеки, погруженный в мир приключений. И ради этого он готов был ездить в лагерь снова и снова…
Леон удивился, заметив, что мать надела браслет. Единственное ее украшение (кроме плоского обручального кольца) хранилось в старой бархатной коробочке и доставалось лишь в особых случаях. Как-то раз он полюбопытствовал у матери, откуда у нее такая красивая вещь. Смутившись, та ответила, что это – наследство.
«Куда это она собралась? – подумал Леон. – Только бы меня с собой не потащила!»
– Леон, мы с папой идем в гости к родителям Кати Погодиной, ты пойдешь с нами? – Мать словно прочла его мысленный вопрос.
– Что я там забыл? – буркнул он равнодушно.
– Не груби. Совсем необязательно разговаривать со мной таким тоном.
Леон с тоской посмотрел на мать. «Началось. Сейчас еще папочка подключится. А, вот и он!» – покосился Леон на открытую дверь – в комнату входил отец, держа в руках начищенные ботинки.