Свидетельницы зла

– Люси, это я, – крикнула Оля с лестничной клетки и тут же скомандовала: – Посмотри в глазок!

Люсенька послушно припала к дверному глазку. Перед дверью корчила рожи Оля. Она отперла.

– Входи, дорогая. – Она обняла подругу, звонко расцеловала ее в обе щеки, позавидовала. – Боже, какой цвет лица! Какая ты умница, что никуда не полетела. А посмотри, что со мной!

– А что с тобой? – Как-то равнодушно или устало – не понять – откликнулась подруга и принялась раздеваться.

– Я вся обгорела! – воскликнула Люсенька с обидой.

И пошла хвостиком за Ольгой, которая сразу прошла в кухню. Остановилась возле стола, где зеленым холмиком на блюде красовалось овощное пюре. Ткнула в него пальцем:

– Что за дрянь, Люси?

– Это овощи. И это мы с тобой сейчас будем кушать. – Люсенька поджала губы. – И о чем ты хотела со мной поговорить? Что-то серьезное? Подождет до после обеда?

– Очень, очень, очень серьезное, Люси. И это не подождет.

Ольга полезла за стол, на свое любимое место у стены. Даже руки не помыла! Безобразие! Люси не стала спорить. Положила перед ней упаковку влажных салфеток. Заставила протереть руки. Выбросила использованные. И затараторила:

– Если ты пришла мне открыть правду об Алексе, то не старайся, дорогая. Я все знаю.

– Что ты знаешь? – Оля откинулась назад, уперлась макушкой в стену.

– Что он нюхает кокаин. – Люсенька поставила на стол тарелки, принялась размазывать по ним пюре. – Застукала его в душе. Сначала подумала, что ему плохо. Стоит человек на коленях перед унитазом. А потом смотрю, а крышка-то закрыта. А на ней белая пыль. И нос его тоже в пыли.

– Его ноздри постоянно были в этой пыли, – отозвалась ворчливо Оля, с подозрением рассматривая зеленую массу, размазанную по ее тарелке. Ткнула пальчиком. – Это что, серьезно можно есть?

– Можно и нужно. – Люсенька села напротив подруги, взяла в руки ложку, зачерпнула, съела, блаженно зажмурилась. – Только попробуй. Очень вкусно.

– Не могу, Люси. – Оля решительно двинула тарелку по столу. – Я тут не за этим. И я не из-за Алекса приехала. Мне на него… Ладно, проехали. Если ты с ним рассталась, то большая молодец.

– Кажется… – Голубые глаза Люсеньки наполнились слезами. – Кажется, это он со мной расстался.

– Тоже молодец. Вовремя, – перебила ее Оля – Я здесь не за этим, Люси. У нас большие проблемы.

– Да? Какого плана? – Люсенька осторожно промокнула пальчиком глазки. – Что за проблемы?

– Кира… – выдохнула Оля.

И побледнела невероятно. Побледнела до такой степени, что могла бы цветом своих щек посоперничать с мраморной столешницей, а она была белоснежной. И Люсенька тут же вспомнила о своих загорелых щечках. И потрогала их ладошками и пробормотала:

– Господи, я так обгорела!

– Это не ты обгорела, Люси, – грубо крикнула Оля, сжимая кулачки. – Это наша Кира обгорела!

– Да? Она тоже была на отдыхе? И что, прямо обгорела до состояния большего, чем я?

Люсенька едва заметно, удовлетворенно улыбнулась. Представить себе смуглую Киру загорелой ей было сложно.

– Она обгорела до состояния трупа, Люси, – очень гневно, очень безжалостно, с болезненным нажимом крикнула Оля.

– До чего, до чего?!

Люсенька вдруг почувствовала, что ее овощное пюре забивает ей горло, нос, легкие. Оно расползается по всему ее организму, мешая дышать, думать, жить.

– До состояния трупа обгорела наша Кира! – Оля поймала трясущуюся нижнюю губу зубами и покусала. И тут же вытянула в ее сторону руки. – Только не голоси, ладно? Не реви! Хотя бы пока! Мне и так нелегко. Мне пришлось ее опознавать.

– Опознавать? – ахнула Люси и тут же медленно поползла со стула.

Оля еле успела ее поймать. Иначе грохнулась бы о мраморный пол и разбила голову. Оля поймала. Усадила на пол, тряхнула, как следует. И даже пару раз щелкнула по щекам.

– Соберись, девочка! Соберись! Нам с тобой не до соплей! Люси! Ну! Посмотри на меня.

Люсенька приоткрыла глаза, поймала взглядом расплывающийся образ Оли, жалко улыбнулась.

– Мне плохо, Оленька. Дай воды, – попросила она жалобно.

– Ох уж мне эти кисейные барышни, – проворчала Оля.

И поволокла ее по полу к стенке. Прислонила. Кинулась к холодильнику. Достала бутылку воды. Налила в стакан, поднесла Люси под нос.

– Пей.

Не вышло у Люси взять стакан. Руки совершенно не слушались. Пришлось Оле ее поить. И в лицо брызгать. Напившись, Люси запросилась на диванчик. С Олиной помощью она поднялась и, семеня, дошла до дивана в гостиной. Рухнула на подушки, уложила руки себе на живот, зажмурилась и произнесла:

– Рассказывай, Оленька.

– Что рассказывать? – Оля сидела у нее в ногах.

– Все. Как так вышло, что тебе пришлось опознавать Киру? Где она обгорела? Где случился пожар?

– Ты готова все выслушать?

– Готова, – кивнула едва заметно Люсенька и сжалась. – Говори…

Она не перебила ее ни разу. Ни словом, ни всхлипом. В некоторых местах ее рассказа лицо Люси словно превращалось в маску, с такой силой она стискивала зубы.

– Вот и все, Люси, – закончила Оля со вздохом.

– Вот и все, – эхом отозвалась Люсенька. – Где ее похоронят?

– Родители должны приехать, забрать тело. Когда разрешат. Собираются отвезти ее на родину.

– Боже, мы даже не сможем с тобой к ней сходить на кладбище, – плаксивым, слабым голосом воскликнула Люсенька.

– Не начинай! – прикрикнула Оля.

Она встала и заходила по гостиной своей подруги. Натыкалась на мебель, морщилась. Она всегда считала, что Люси слишком захламила свою квартиру добром. Всего так много, все так дорого. Сама она придерживалась минимализма. Пусть не дешевого, но минимализма. В ее просторной квартире было немного вещей. Только лишь самое необходимое.

– Что же нам теперь делать, Оленька? – Люсенька приподнялась на локтях, а потом и вовсе села. – Что? Как жить дальше?

– Не знаю. – Оля остановилась возле окна, уставилась на занесенный снегом двор сквозь стекло. – Одно ясно: так, как жили раньше, не получится.

– Разумеется, Оленька! Разумеется! Мы должны найти и призвать к ответу этого… – Она громко всхлипнула.

– Я не об этом, Люси. Я не о мести. – Оля поморщилась, потерла глаза. – Я о том, чтобы стать незаметными.

– Как это? – вытаращилась на нее Люсенька. – Исчезнуть, что ли?

– Почти угадала.

– Но как так, Оленька? Как так?! – Ее голубые глазки снова наполнились прозрачной слезой. – Кто же, если не мы, отомстит за Киру? Это предательство!

– Нет, дорогая. Это осторожность.

Оля заходила по гостиной, сцепив руки за спиной. Это напомнило Люсеньке их детскую смешную игру в графа Монте-Кристо, и она чуть не хихикнула. Тут же сделалась серьезной и спросила:

– И как мы будем проявлять эту самую осторожность? Как, по-твоему?

– Никаких публичных мест – раз. – Оля расцепила руки и загнула на правой руке указательный палец. – Никаких клубов, магазинов, работающих ночью, никаких ресторанов. Все под запретом! Максимально держаться этих вот стен. Никому не открывать, никого не впускать.

– О, господи! А как же жить-то, Оленька?! – выпалила Люсенька с неподдельным ужасом. – Ладно я, а ты ведь работаешь. Как же ты?

– Уже не работаю. – опечалилась Оля. – Взяла бессрочный отпуск за свой счет.

– Ой! А жить на что станешь?

– Отец поможет. Обещал, – соврала Оля. Рассказывать о щедрой ежемесячной помощи отца она не желала. – Я все рассказала ему. Он тоже разволновался. И счел мои меры предосторожности верными.

– Ой, какой Всеволод Игнатьевич молодец, – мягко улыбнулась Люсенька, поглаживая себя по коленочкам, обтянутым домашними трикотажными штанишками. – Заботится о тебе. Переживает.

– Ой! – поморщилась Оля и замахала руками. – Не обольщайся, дорогая. О репутации своей он заботится, а не обо мне. Он пришел в ужас, узнав, как погибла наша подруга. И знаешь, что сказал?

– Что? – замерла Люсенька с открытым ртом.

– Что такой подлости, случись это со мной, ни он, ни его бизнес точно не переживут. Хватило за все прошлые годы всякого. Только, мол, успевал очищаться. Но вот такого…