Неаполитанская кошка

Я знала, что его будут готовить к операции, потому как желчный пузырь его был набит камнями, и что оперировать будет наша прекрасная Лара Трофимова, моя подруга.

Я проследила за всем, что происходило с Алексом в больнице, была в курсе, как прошла операция, как он себя чувствует, и как бы случайно выяснила, что он не женат.

Возможно, появись в его палате такая же интеллигентного вида женщина, жена, я ограничилась бы лишь наблюдением за пациентом дистанционно, но поскольку к нему приходил только примерно такого же возраста, как и он, мужчина, не то брат, не то друг, я решила немного поухаживать за ним…

Так мы познакомились, подружились, и мне было абсолютно все равно, что болтают за моей спиной медсестры и врачи.

У нас с Алексом случился роман, и наш главврач, Гольдман Михаил Евгеньевич, который давно уже добивался меня, был просто в бешенстве.

Он несколько раз вызывал меня к себе в кабинет, чтобы сделать внушение, мол, не нужен тебе этот «физик-ботаник», что стыдно, Зоя, крутить любовь на рабочем месте. Пытался убедить меня в том, что если я буду к нему, к Гольдману, благосклонна, то мне и вовсе не придется работать и что я смогу спокойно сидеть дома и смотреть сериалы (некоторые мужчины всерьез считают, что для женщины это и есть настоящее счастье).

Словом, нес такую пургу, что мне было за него даже стыдно.

Возможно, он действительно был в меня влюблен и таким вот дурацким способом выражал эту свою любовь, или же я просто оставалась той единственной, не помеченной им как самцом особой женского пола, добиться которую было для него делом чести (это как опытному охотнику пристрелить последнего в лесу оленя).

Много лет прошло, целых семь, как Алекса не стало, и я, понятное дело, как-то научилась жить одна. Любовники – не в счет. Их было всего трое, и все женатые, однако – я никогда в жизни не подпустила бы к себе Мишу Гольдмана. Даже если бы он развелся со своей женой и ограничивался бы выходными, чтобы посвятить их дочкам, – все равно.

Гольдман был свидетелем нашей с Алексом любви, и иногда, когда, уже вдовствующую, он навещал меня, то я начинала подозревать именно его в смерти моего мужа.

Откуда было у меня это чувство – сама не знаю.

Но как-то уж сразу, чуть ли не на следующий день после похорон (хоронили пустой гроб) он навестил меня первый раз, привез денег, вина, сказал, что готов заполнить пустоту в моем сердце. Однако что-то подсказывало мне, что истинной его целью является заполнить пустоту рядом со мной в кровати, занять место Алекса.

В тот день, когда распустилась моя роза «императрица Фарах», я с самого утра нервничала в ожидании звонка Гольдмана, так не хотела, чтобы он звонил и задавал свои дурацкие вопросы, мол, как ты поживаешь, не нужно ли тебе чего.

Думаю, к тому времени я уже была вполне готова к тому, чтобы бросить ему в лицо обвинение в убийстве Алекса.

Четкого плана у меня не было, поскольку не было никаких улик и тем более доказательств. Понятно же, что одной интуицией здесь было не обойтись. Да и в чем я могла его упрекнуть? В том, что он реально заботится обо мне?

Конечно, было и еще кое-что, что могло бы послужить доказательством его вины, да только и здесь все было непросто.

Деньги, которые подбрасывали мне в мой почтовый ящик, могли быть восприняты мной как мощные извинения за смерть мужа. Но как доказать, что их приносил Михаил?

К тому же помимо этих подношений, откупных, были еще и реальные, в конвертах, деньги, которые Миша приносил вполне легально, и когда я отказывалась их принимать, оставлял их на пороге моего дома.

Вот и спрашивается, если Миша и без того приносил мне деньги (на бедность, надо полагать), то зачем бы ему было подкидывать значительные суммы еще и в почтовый ящик.

Словом, после смерти мужа я уж точно не бедствовала, и любые мои попытки отказаться от Мишиной благотворительности грозили обернуться скандальным выбрасыванием конверта за ворота, прямо на дорогу!

Пару раз Миша уже бросался к воротам, готовый в сердцах вышвырнуть деньги на ветер.

Этого я точно не могла допустить.

Во мне тогда сразу же просыпалась вполне себе реальная, здравомыслящая Зоя, которая, пораскинув мозгами, понимала, что с помощью этих денег она сможет облагодетельствовать кого-то конкретного, помочь реальным остро нуждающимся людям, да тем же проблемным подругам-разведенкам, пострадавших от мужского коварства.

Вот так я и жила, сонно и тихо, держа на коротком поводке (и ничего не обещая) своего бывшего шефа и тайно от него встречаясь с другими мужчинами.

Однако свидания эти никогда не приносили мне радости.

Распрощавшись с очередным любовником и вернувшись со свидания домой, я всегда испытывала странное чувство, смесь вины и какой-то вселенской досады от того, что встречи носили скорее гигиенический характер, чем любовный.

Я искала тепла, ласки и как бы понимала себя и даже оправдывала, но не получала же!

Все было не то.

Мне так не хватало Алекса с его нежностью и теплыми руками, губами. И самое ужасное заключалось в том, что, даже имея крышу над головой, деньги и возможность нигде не работать, я не чувствовала себя защищенной.

С меня тогда, семь лет тому назад, словно содрали кожу, и я стала уязвимой, ранимой и физически постоянно мерзла.

Именно тогда у меня и появилась потребность вязать теплые вещи.

Все, что продавалось, меня не устраивало, мне хотелось свитер в две или даже три толстые шерстяные нитки, и я поначалу вязала просто длинные теплые балахоны, а потом уже начала изучать узоры, копировала себе схемы с «шерстяных» сайтов, накупила пряжи…

Стыдно сказать, что именно тогда, в самое трудное для меня время, я подсела на сериалы. И чем примитивнее был сериальчик, тем умиротвореннее я себя чувствовала.

Даже ложась спать, я не выключала стоящий в изголовье кровати ноутбук и засыпала, уже не глядя, а только слушая очередную серию. Так глушила свою тоску, считая такой образ жизни все же куда более невинным, чем, к примеру, алкоголь.

Мы подружились с Ладой, молодой мамочкой, живущей в соседнем доме в нашем поселке.

Примитивное существо, помешанное на своем ребенке, домашнем хозяйстве и кулинарии, она тем не менее вносила в мое существование элемент самой жизни. Рассказывала об отношениях со своим мужем-бизнесменом, о болезнях малыша, делилась новыми рецептами.

Думаю, тогда-то и я понемногу начала готовить, хотя есть приготовленное было некому.

Да, в тот день распустилась моя роза, и я на какой-то миг почувствовала себя счастливой. И разве могла я предположить, что именно тогда, в тот теплый июньский день, начнется отсчет дьявольского движения по наклонной, которое в конечном итоге и приведет меня если не к электрическому стулу, но к высшей мере наказания за измену Родине – двадцати годам тюрьмы…

Словно судьба, дав мне семь лет полного спокойствия, сопряженного с процессом отупения и деградации, решит встряхнуть меня как следует, помучить напоследок перед тем, как посадить за решетку.

Лада, женщина эмоциональная, впечатлительная, склонная к преувеличению, и каждый ее приход всегда сопровождался какой-то суетой, будоражащими лишь ее новостями, событиями, чувствами. О чем бы она ни рассказывала мне, все, даже самый обычный пустяк типа пересоленного ею же борща или мелкой ссоры с мужем, выглядело, как трагедия, личная драма.

Заявляясь ко мне в любое время дня и ночи, она никогда не ограничивалась одним нажатием на кнопку звонка, она давила на нее долго и часто, образуя вокруг себя какое-то нервозное электричество, которое почему-то передавалось и мне.

Она словно затягивала меня в свою проблему, выставляя ее по-настоящему серьезной, даже трагической и требующей моего безотлагательного участия.

Возможно, ей казалось, что она живет бурной и насыщенной жизнью, хотя на самом деле все было совершенно не так. Общаясь с нею, я почему-то всегда представляла ее режиссером провинциального театра с завышенным самомнением и склонностью все гиперболизировать.