Дети-призраки

– Как самочувствие? – сухо спросил он.

– Можно мне увидеть моего сыночка? – пациентка пристально посмотрела в глаза Андрею Николаевичу.

Он выдержал ее взгляд лишь несколько секунд, затем отвел глаза.

– Вы же знаете это невозможно, – с сожалением отвечал он.

– Почему невозможно?

Она всем телом подалась вперед, будто готовилась к атаке.

– Как я уже говорил, у него имелись физические… – он остановился, подбирая слово, которое бы не расстроило Аню, – недостатки, несовместимые с жизнью. Также у него была гипоксия. Вы бы еще больше переживали.

– Какая чуткая забота, – съязвила она, сквозь слезы. – Я хочу видеть своего сына.

– Послушайте, малыш родился с отклонениями в развитии. Он не прожил и нескольких часов, – терпеливо объяснял заведующий и искренне добавил: – Мне очень жаль.

– Я не верю ни единому вашему слову. Меня убеждали, что ребенок должен родиться крепким. Можно мне увидеть, где он теперь? – умоляла она.

– Врачи иногда ошибаются… Ваш мальчик похоронен на городском кладбище. Мы не делаем надписей и не ставим крестов. Только номера. Вряд ли вам стоит на это смотреть.

– Я даже не успела дать ему имя. Мне нужно видеть моего сына! – закричала Анна с безумным блеском в глазах, затем прошептала едва слышно: – Я уверена – он жив.

– Это невозможно! – Андрей Николаевич с жалостью посмотрел на нее.

Лаврова налила воды из графина, стоявшего на тумбе у койки, и поднесла стакан Анне, но она оттолкнула Лизу, давая знать, что помощь ей не требуется. Стакан упал и разбился на мелкие осколки, оставив на полу лужицу.

– Верните мне ребенка! – требовала Потерина, захлебываясь слезами.

Лаврова беспомощно поглядела на Андрея. Он указал на дверь. Поняв молчаливую просьбу, Лиза выбежала и позвала медсестру. Анне поставили укол успокоительного, и через мгновение она забылась сном.

Глава 5

Прошло три дня после кончины ребенка Анны Потериной. Ее готовили к выписке и выдали свидетельство о смерти сына, но так и не сообщили, где он нашел последний приют. Анна была убита горем. Она сильно осунулась, ее ярко – голубые глаза от непрерывных слез стали блеклыми и ничего не выражавшими.

Лиза осмотрела пациентку. Потерина выглядела опустошенной, лишившейся желания жить.

– Мне сложно представить, что вы сейчас переживаете, – она хотела сказать слова утешения, но, увидев горевший ненавистью взгляд Анны, осеклась.

– Да, вам сложно понять. Но я разберусь во всем! Врачи – убийцы за все заплатят! – пригрозила пациентка.

Невыносимая горечь поселилась в душе Анны. С каждым днем это разрушительное чувство все больше съедало ее изнутри.

– Но ведь такое случается часто – это жизнь! Я сочувствую вашей утрате, – сказала Лиза.

– Жизнь? Ультразвук показал – должен родиться здоровый малыш, у меня были хорошие анализы. Как, я могла произвести на свет урода?

– Я вам верю, но иногда врачи ошибаются!

– Так может, и Поклонский ошибся? – горячо спросила Анна.

На этом разговор закончился и Анна, собрав свои вещи, покинула поликлинику. Лиза ещё долго вспоминала её потухшие глаза и скорбное лицо. Сколь же глубоко может быть человеческое горе? Глубиной как море или океан, а вероятно, и нет величины, какой можно его измерить. Иногда пациентам кажется, что доктора – люди, лишенные сочувствия и сострадания, ведь видя каждый день чью-то боль и муки, трудно сопереживать. Однако за броней цинизма скрываются личные драмы.

***

Впервые за несколько месяцев Лиза решилась позвонить родителям. Словно раненая тигрица в клетке, она металась по комнате, боясь подойти к телефону, будто одно прикосновение к трубке могло убить её. Страх и чувство вины испортили ей жизнь. Лиза разорвала старые связи, напоминавшие о сестре. Она была убеждена, что близкие ненавидят ее за смерть Кристины.

Дрожащей рукой Лиза взяла кувшин, он показался ей тяжелым, как гиря. Стакан воды освежил и унял волнение. Исчез привкус печали.

Вечера Лаврова проводила в пустой квартире, одиночество давило на нее, хоть она уже свыклась с ним. В комнате мягко горела настольная лампа, ее лучи искоса падали на красный телефон, отчего он приобретал цвет раскаленного железа. Тяжело вздохнув, Лиза села на диван и, наконец, сняла трубку. Телефонный номер матери она набирала, казалось, целую вечность. Они начали беседу с взаимных приветствий, мама посетовала на то, что дочь давно не звонила им. Часто возникали паузы, заполненные невысказанными словами.

– Когда ты вернешься? – спросила мама.

– Мама, я об этом не думаю, – крепко сжав телефонную трубку, осторожно ответила она.

– И все-таки я настаиваю на твоем возращении. Отец очень скучает.

– Я не могу приехать. Я этого просто не вынесу!

– Сколько можно себя корить и наказывать. Ты не виновата в смерти сестры, – мама, похоже, не собиралась отступать.

Лиза никогда не умела спорить с матерью, да и считала это излишним.

– Ты права, но мне нужно время, – со вздохом вымолвила она.

– Ты же помнишь, что завещала твоя бабка – если тебе плохо, дела идут хуже некуда, помогай другим. Все затраченные силы и добро, которое ты делаешь людям, вернется тебе с лихвой, – назидательно произнесла мать.

– Я помню.

– Как ты живешь теперь?

– У меня все прекрасно. Потихоньку обживаюсь на новом месте. Работа мне нравится. Мама, – Лиза хотела рассказать о том, что ее тревожило, но в последний момент передумала.

– Что Лизонька? – в голосе матери она угадала нотки беспокойства.

– Ничего, мама, просто мне пора, – тихо ответила Лиза.

Она забывала о гнетущем чувстве вины только за работой. Это было лекарством от всех бед, труд помогал не думать о проблемах и переживаниях. Но судьба все же настигла ее, через чужие страдания, напоминала ей о своих собственных.

***

Ночью существование в роддоме замирало на одно краткое мгновение, пока не раздавался крик новорожденного, а утром с первыми лучами солнца, в палатах, родильных боксах и детской комнате открывались окна. Поликлиника походила на огромный муравейник, в котором кипела работа. Младшие медицинские сестры приступали к уборке. Здесь неукоснительно соблюдались нормы санитарной обработки помещений, чистота ставилась во главу угла. Санитарки перестилали кровати, мыли пол и вытирали пыль. В пустой палате они завершали утреннюю уборку и обсуждали что-то. За разговором работа спорилась, а время летело незаметно. Лиза нередко становилась свидетелем таких бесед.

– Слушай, приходила эта безумная, – сказала санитарка Лескова.

Энергичная полная женщина, уже перешагнувшая порог пятидесятилетия. Полгода назад она стала бабушкой, чем очень гордилась.

– Таких здесь много, – лениво отозвалась санитарка Терентьева.

Она была противоположностью Лесковой – молодая, но абсолютно инертная девушка, редко проявлявшая инициативу.

– Ну, та, с такой странной фамилией. У которой еще ребенок умер совсем недавно, – напомнила Лескова, надевая на подушку, свежую наволочку.

– Потерина что ли? – пожав плечами, наугад предположила Терентьева.

Она елозила по полу шваброй так медленно, будто каждое движение давалось ей с большим трудом.

– Да, она самая. Так вот, Потерина эта, устроила истерику в кабинете Андрея Николаевича, – Лескова перестала работать, чтобы продолжить свой рассказ. – Она требовала показать ей, где захоронен ребеночек ейный. Ругалась, проклинала Поклонского, на чем свет стоит. Грозила судом, да и не только человеческим, а самым высшим, – Лескова в благоговейном ужасе закатила глаза к потолку. – Говорила, что судья разрешит эту… эскунацию.

– Эксгумацию, – коротко поправила ее Терентьева и тоже бросила работу, захваченная любопытством. – И что же Андрей Николаевич?

– А он лишь посмеялся и выбросил ее из кабинета. Сказал, что она сама во всем виновата. А бедняжка кричала и тарабанила в закрытую дверь. Эх, эх горько все это, – Лескова раздосадовано, покачала головой. – А знаешь, ведь и раньше было с ним такое. Однажды помер ребеночек у одной дамочки, она еще долго ходила за Андреем Николаевичем скандалила, обвинила, мол, украл он у нее дочку.