Седьмая печать

— Митя! Митя! Милый дружок!.. Это я. Открой... Митя!

Можно целую вечность стучаться в запертую дверь. Можно целую вечность взывать к человеку, которого за дверью нет.

— О Господи!.. — Магдалина выбежала на улицу; увидев пустого извозчика, другого уже, выезжавшего из ближайшего проулка, она бросилась чуть не под ноги лошади. — Извозчик! Извозчик!.. — рискуя что-нибудь себе сломать, девушка вскарабкалась к извозчику на облучок. — Гони на Невский, дяденька! Вот тебе полтина на кнут. Лошадку, дяденька, не жалей...

Магдалина подумала, что Бертолетов, возможно, сейчас у Нади, и назвала извозчику её адрес.

...Надежда отворила и встретила Магду улыбкой; но, увидев её переполошённое лицо, сама встревожилась.

Магдалина быстро оглянулась — не слышит ли кто в подъезде — и выпалила громким шёпотом:

— Надя, Надя!.. Я случайно узнала, что милого дружка твоего... скоро... поедут... — она опять оглянулась и втолкнула Надежду в прихожую, захлопнула за собой дверь, — арестовывать...

Надежда сделалась белее снега:

— Как? Откуда?..

— О, дай отдышаться!.. — Магдалина, и правда, дышала тяжело. — Мити здесь нет?

— Нет, — Надежда растерянно развела руками.

— А где он?

— На кафедре. Он ещё работает в это время, — Надя оглянулась на часы-ходики, мирно и уютно тикавшие в комнате. — Вот примерно сейчас он должен вернуться домой.

— Тогда торопись. К нему вот-вот нагрянут с обыском...

Надя бросилась одеваться.

А Магдалина ходила за ней по комнате хвостом:

— Я случайно узнала от одного... кто к жандармам близок... Что поедут арестовывать... А может, уже поехали... Потому что он — бомбист... Ты знала? — она ходила за Надей от кровати к шкафу, от шкафа к кровати.

— Ах, Магда!.. — только и ответила Надя.

— Ты счастливица, Надя. Торопись... Тебя любит очень хороший человек, который хочет взорвать весь этот бедлам, — видя, что Надя, натягивая платье, плачет, Магдалина и сама стала всхлипывать. — И взорвёт. Ей-богу, взорвёт. Я его мало знаю, но я его поняла. Такие, как я, хорошо людей видят — глаз намётан... С того вечера ещё его понимаю. Мешок с кирпичами помнишь?.. Он взорвёт, милый дружок. Ведь говорят: если захочешь — сможешь[48]. Торопись, Надя. Пусть он бежит из Питера. Сейчас же! В деревню, в Швейцарию, в Баден-Баден на воды, куда-нибудь подальше... Может, удастся предотвратить арест...

Арест

друг раздался грохот. Дверь слетела с петель и, взметая клубы пыли, упала на пол. Кряжистый жандарм, выбивший её плечом, не удержался на ногах и повалился в прихожей. Перешагивая через него, в прихожую быстро вошли с полдюжины других жандармов. И самый первый был могучего сложения офицер в серо-голубой шинели и белых перчатках. Офицер был красивый и с манерами. И вежливый. Разглядев за клубами пыли опешившего, недоумевающего Бертолетова, жандармский офицер улыбнулся:

— А вот и мы! Похоже, нас здесь не ждали. Не ждали ведь? Признайтесь.

Бертолетов, взирая на жандармов, всё ещё потрясённо молчал.

В приятной улыбке офицера мелькнули белые зубы:

— Быть может, мы дверью ошиблись? Тогда простите великодушно, мы покинем вас. Или не ошиблись?

Ответа всё не было.

— Скажите, сударь, вы — Бертолетов?

— Да.

Оправившись, наконец, от потрясения, Бертолетов бросился на жандармов; одного оттолкнул плечом, другого — руками. Пытался прорваться к выходу. Но опытные жандармы чего-то именно такого от него и ждали, к сопротивлению готовы были. Легко остановили беглеца:

— Не балуй, не балуй... — посмеялись, отбросили его назад; от них пахло ваксой и карболкой.

Офицер железной рукой схватил Бертолетова за плечо, бросил насмешливое:

— Экий ты забияка!

Бертолетов пробовал вырваться, но хватка оказалась мёртвая. А тут ещё двое других навалились, заломили руки за спину и крепко связали их сыромятным ремнём.

Пыль рассеялась, в прихожую вошёл сутуловатый, худощавый господин в зелёном котелке и в горохового цвета пальто. Бегающие цепкие глазки, цепкие же костлявые пальцы на рукоятке тросточки, длинный подвижный нос. Этот господин, конечно, был филёр. Бертолетову показалось, что он видел уже где-то этого человека. Нос его приметный запомнился.

— Он? — спросил филёра жандармский офицер.

— Он самый, — даже не взглянув на Бертолетова, подтвердил филёр и тут же принялся распоряжаться. — Двое — в ту комнату, двое — в эту. Всё перевернуть. И стены простукивайте. Простукивайте стены.

— Что искать-то в стенах, господин Охлобыстин? — спросили жандармы.

— У него должна быть комната без окон — потайная комната. Возможно, маленькая совсем. Как чулан.

Жандармы бегло оглядели квартиру, кое-где обстучали стены кулаками:

— Нет здесь никаких чуланов.

— Ищите. Простукивайте, — настаивал Охлобыстин. — Должна быть потайная комната.

Здесь один из обысчиков притащил из спальни старый потёртый саквояж, бросил его к ногам Бертолетова. Жандарм, видно, уже заглянул в саквояж и не закрыл его. Когда саквояж упал на пол, из него вывалилась стопка каких-то бумаг.

— А что это у нас в саквояже? — офицер нагнулся и поднял номер журнала «Земля и воля». — Смотрите-ка, какая удача! Журнальчик запрещённый нашли. Да свеженький номер совсем. Ещё краской пахнет. Откуда?

— Может, типография тут подпольная? — предположил один из жандармов.

— Ищите, — кивнул офицер.

— Ищите, — в тон ему повторил Охлобыстин. — Простукивайте стены. Я сколько раз наблюдал: он в сумерках войдёт в дом, а свет не включает...

— Денег на свечи нет, керосин совсем не по карману, — едко усмехнулся Бертолетов.

Но филёр пропустил его замечание мимо ушей:

— ...Не включает свет. В шесть часов спать ложится? Не похоже на него. Ищите потайную комнату.

Охлобыстин тоже искал; обходил комнаты, принюхивался, морщился; озираясь, ощупывал стены.

Войдя в кухню, повёл носом туда-сюда:

— Уксус тут, что ли, пролили, — он покрутил головой, как крутит головой собака, когда в нос ей ударяет резкий неприятный запах.

Заглянул за буфетный шкаф, оглядел зачем-то давно не белённый потолок, потом посмотрел себе под ноги:

— Ага! Вот оно!.. — глаза его загорелись живейшим интересом.

Бертолетов напряжённо покосился в кухню; он был близок к совершенному краху, ибо в секретной комнате на столе дожидалась своего часа бомба.

Охлобыстин подозвал ближайшего жандарма:

— Отодвинь-ка стол, любезный.

Когда повеление его было выполнено, Охлобыстин откинул ногой половик, и все увидели квадратную крышку люка с большим медным позеленевшим кольцом. Подняв крышку, Охлобыстин взял лампу и спустился в погреб.

Офицер и жандармы напряжённо смотрели сверху в чёрный провал:

— Ну что там?

Через минуту Охлобыстин выбрался из погреба, вытер платочком руки, брезгливо снял с плеча паутину:

— Уксус тут, что ли, пролили? Везде уксус, — и довольно зло прикрикнул на жандармов: — Стены простукивайте. Потайная комната где-то должна быть...

Жена

адежда опоздала. У подъезда стояли полицейские и жандармские экипажи. Судачили бородатые дворники, опираясь на метлы. В подъезде толпились какие-то люди. Дверь в квартиру Бертолетова была сорвана с петель. Уныло зиял дверной проем. Крепко сбитые жандармы в серо-голубых шинелях, в стальных касках и с саблями в ножнах стояли в прихожей. Жандармы были настоящие великаны — они занимали всю прихожую. И за ними, как за высоким забором, ничего невозможно было увидеть. Но вот в какой-то момент жандармы расступились, и Надя увидела Бертолетова. Он сидел на скамеечке под вешалкой, руки у него были связаны за спиной, сорочка разорвана на груди, волосы растрёпаны. Двое, возвышаясь над ним, держали его за плечи. Надя была поражена: какой Митя по сравнению с этими дородными жандармами худой. Он, видно, одержимый задуманным, в последнее время... горел (можно ли подобрать иное слово?).

48

Магдалина, конечно же, имеет в виду немецкую поговорку «Man ka