Страница 83 из 90
— Ну, ну! — подгонял князь. — Полпути уже есть! Стой! — Он остановил отряд снова, потому что уланы снова мчались. — Пищальники вперёд! Цельтесь лучше!
Но уланы, подскакав, на залп ответили залпом и ускакали прочь.
Алёша схватился за грудь. Эхе торопливо подхватил его. Несколько человек упало.
Князь увидел раненого Алёшу, и слёзы навернулись ему на глаза. Но жалеть было некогда — на помощь полякам скакал свежий отряд, стремясь перерезать путь в лагерь.
— Раненых на сани! Живее! — скомандовал Теряев. — Ну, ещё раз, пищальники!
Уланы опять скакали и, отражённые, ворочались назад, а князь со своим отрядом медленно двигался вперёд, с ужасом думая, как пробиться сквозь линию конницы, что стояла между ним и лагерем.
Но в лагере увидели его положение. Грянула пушка; ворота распахнулись, и отряд русских с криком побежал на поляков. Князь ускорил шаг. Поляки рассеялись.
Теряев вошёл в лагерь и прежде всего подумал об Алёше. Он и Эхе перенесли его к себе в землянку.
Алёша умирал. Он вдруг схватил руку князя и, сжимая её, сказал:
— Я был врагом тебе. Прости! Я любил Ольгу, и она меня. Ты взял её… Скажи ей, чтобы забыла меня… Тебя бы… ты… брат… люби!..
Он продолжал говорить несвязно, потом захрипел и умер.
Князь поднялся с колен.
«Господи, — с горечью подумал он, — загубили отцы наши души! Бедный Алёша!»
Однако думы князя вскоре были прерваны: в землянку вошёл стрелец.
— Князь Семён Васильевич за тобой, князь, послал! — сказал он и, увидев покойника, стал креститься, а потом повернулся и добавил: — Идти спешно наказывал! Ждёт!
Князь горячо поцеловал холодеющее лицо Алёши и выпрямился.
— Обряди его! Я сейчас вернусь! — сказал он Эхе и, кивнув ему головой, вышел.
Князь Прозоровский встретил его дружески.
— Ну, вот и ты! Слушай! Нынче у нас совет был. Терпеть нельзя более. Все видят это. Гиль уже перебежал к полякам с восемьюстами рейтаров. Шарлей то же мыслит. Наши мрут от холода, голода и болезней. Мы решили просить нас выпустить.
— Сдаться! — в ужасе воскликнул молодой князь.
Прозоровский нахмурился.
— Не сдаться, а просить выпустить нас. Это иное!
— Лучше умереть! — сказал Теряев.
Прозоровский горько усмехнулся.
— Умереть все рады. Да кому от этого польза? Теперь мы хоть что-нибудь сохраним, а тогда?.. Нет, — перебил он себя, — на том все и порешили, так и будет. А тебя я позвал потому, что с нами поедешь к ляхам. Впереди с белым платом. Ты на коне?
— На коне!
— Тогда идём! Двадцать казаков с тобой поедут. Подъедешь и держи плат. Ляхи спросят тебя. Скажи, что для переговоров начальники видеться хотят, и с ответом вернись. С Богом! Вот плат тебе!
Прозоровский взял из угла ставки длинную пику, на конце которой висел белый платок, и передал её князю.
Теряев вышел. У ставки Прозоровского его ждали уже двадцать казаков. Князь сел на коня и поехал из лагеря через другие ворота к королевскому стану. Не проехал он и версты, как был замечен поляками, и тотчас на него поскакал отряд гусар; но князь приказал поднять значок, и гусары без выстрела окружили его и казаков. К князю подскакал молодой, розовый, как девушка, офицер.
— Что угодно от нас пану? — спросил он князя, с сожалением окидывая его и его отряд взглядом.
Разница между двумя конными отрядами была разительная. Поляки, чуть не в новых кунтушах, весёлые, розовые, сидели на сытых конях, а наши — худые, угрюмые, оборванные — на тощих, словно скелеты, лошадях.
— Наши воеводы хотят говорить с вашими, — ответил князь, — и сейчас выедут. Какая им встреча будет?
— А-а, — радостно воскликнул полячок, — подождите! Я мигом! — И, оставив свой отряд, он вихрем помчался назад в ставку.
Князь спешился и в нетерпении стал ходить. Его думы перешли на умершего Алёшу и Ольгу. Гнева не было в его душе. Он представил молодую любовь Алёши, Ольгино горе, когда она, не любя, венчалась, и его сердце наполнилось жалостью.
«Он сказал: „Люби!“ — думал князь, — а как любить, коли моё сердце всё с Людмилою! Что-то она, голубушка? Воркует теперь, поди, со своим птенчиком в гнёздышке… Эх, увидеть бы её!»
До него донёсся топот, и он очнулся. Молоденький офицер скакал сломя голову и, подле князя лихо осадив коня, быстро спешился.
— Пан круль велел сказать, — заговорил он, — что встретит ваших генералов как героев. Он поручил князю Радзивиллу говорить с ними. Я же встречу и провожу вас.
Князь быстро сел в седло и повернул коня.
— До доброй встречи! — крикнул полячок.
Прозоровский и Дамм ждали Теряева с нетерпением и, едва он передал им ответ, приказали ему сопровождать их и тотчас сели на коней.
Между двумя станами их встретил тот же офицер и повёл их в свой лагерь. Кони глухо стучали подковами по замерзшему снегу. Небывалый мороз проникал сквозь тёплые тулупы. Они вошли в лагерь. Кругом горели костры, и возле них грелись солдаты.
Князь Теряев смотрел по сторонам и везде встречал сытые, довольные лица, а молодой поляк сказал ему:
— Мы тут всем довольны, если бы не морозы! Таких холодов никто ещё не помнит. Верно, вам ещё холоднее?
— У нас топлива хватит ещё на две зимы! — ответил Теряев.
— Ну! А сами каждое утро за лесом вылазку делаете!
Князь вспыхнул, но в это время к ним подскакал какой-то генерал, и все начали спешиваться.
— Князь, с нами пойдёшь! — приказал Теряеву Прозоровский, и они тронулись уже пешком.
Радзивилл жил в большом деревянном срубе. По внешности дом казался простой избою, но внутреннее устройство поразило русских своим великолепием. Не так жил Шеин в своей воеводской ставке! Дорогие ковры завешивали стены, пушистые шкуры медведей лежали на полу, золочёная мебель с шёлковыми подушками украшала комнаты. Сам Радзивилл в дорогом парчовом кунтуше, в червлёных сапогах, с накинутым на плечи собольим ментиком, с золотой цепью на шее казался более кавалером в бальном зале, чем генералом на военном поле.
— А, Панове! — радушно встретил он русского воеводу и генерала. — Милости просим! Давно бы так! Садитесь! — Он усадил всех и, не давая говорить, продолжал: — Да, да! Вы — славные воины. Боярин Шеин — великий муж, но счастье войны переменчиво. Это игра! Вы проиграли её, и надо кончить. Зачем губить такое славное войско! Вы с чем пришли?
— Мы пришли говорить о пленных, — сказал Прозоровский, — давайте их менять! пока будем менять, отдохнём!..
Радзивилл усмехнулся.
— Запасёмся топливом, достанем продовольствие, — окончил он.
Прозоровский вспыхнул, но сдержался.
— Что же? — сказал Дамм. — Ваше войско сильнее теперь, и вам нет нужды морить нас. Не даёте нам дровами запасаться, но мы сами берём их, а продовольствия у нас хватит! Это всё вам не опасно. Вы так сильны.
— А вы мужественны!
— Ну, вот! Устали и мы, и вы. Будем менять пленных и отдохнём.
Радзивилл задумался.
— Хорошо, — сказал он, — будем менять их в течение месяца, а в это время вы, может, одумаетесь.
— Предложите нам добрые условия, — сказал Дамм, — и мы снимемся!
— Какие условия! — воскликнул Радзивилл. — Пусть боярин Шеин предаст во власть короля свой жребий, вот и всё!
— Никогда! — пылко ответил Прозоровский.
Князь Теряев сжал кулаки.
Радзивилл пожал плечами.
— Ваше дело! На месячное перемирие мы согласны, и завтра король пришлёт вам подтверждение, а что касается выпуска, то мы составим условия и будем говорить. А теперь, — совершенно меняя тон, сказал Радзивилл, — запьём нашу беседу! Эй, пахолик![59]
Но князь Прозоровский быстро встал.
— Прости, — ответил он, — воевода наказал не мешкать!
Радзивилл нахмурился и махнул рукой на пахолика, вносившего поднос с кубками.
— Неволить грех! — сказал он. — Передайте боярину наш поклон. Скажите, что от сегодня мы снимаем караулы! — И он дружески протянул руку, но она не встретила ничьей руки и опустилась.
59
Малый, работник.