Страница 78 из 78
Но так смотрела на ратные подвиги "оберегателя" только одна правительница, отуманенная, ослеплённая своею любовью, всё же кругом — и знать, и народ — видели только неуспех, и все её восхваления казались им просто смешными. Софья же в своём ослеплении ни с чем не считалась. Всё, что говорилось о неудаче обоих походов, она приписывала недоброжелательству, зависти, обычным проискам.
Когда князь Василий Васильевич возвратился в Москву, ему была устроена триумфальная встреча, как будто он и в самом деле стяжал себе лавры героя под Перекопом.
Однако, этот умный и, главное, честный человек прекрасно знал, что замыслы царевны провалились и что уже наступало начало его и её конца. Когда он в качестве "триумфатора" прибыл в царские палаты на поклон великим государям, то, прежде чем взглянуть на "свою царевну", он поглядел на высокого, очень похожего на неё юношу, сидевшего на втором царском месте; он поглядел, и нехорошо стало у него на сердце!
Это был младший царь Пётр Алексеевич, которого Голицын не видел больше двух лет. Рядом с недоумком-братом Иоанном V он производил неотразимое впечатление: высокий, статный, с таким же, как и у сестры Софьи, горящим взором, с заметно подергивающеюся головою, он показался "оберегателю" истинным властелином, таким, какими уже давно представлял себе Голицын московских властителей. Когда он перевёл свой взор на стоявшую рядом с царским престолом правительницу, то она показалась ему слабой и жалкой женщиной, ничтожеством, которое этот подросший богатырёк мог раздавить и уничтожить в каждое мгновение.
"Вот он, вечер-то ненастный! — невольно подумалось Голицыну, — и близкая ночь непроглядная… Где-то только будут моя да Софьюшкина могилы?"
Но царевна была наверху блаженства; в мгновение радостной встречи будущее словно перестало существовать для неё, а потом даже не пошли, а помчались с быстротою молнии дни великого упоения. Влюблённая правительница словно позабыла о всех государственных делах, к которым она была так прилежна. Она упивалась своею любовью, словно стараясь наверстать всё то, что было потеряно в дни горестной разлуки.
"Оберегатель" пытался вернуть царевну на прежнюю деловую почву. Он указывал ей на подростка-брата, на то, что не за горами то время, когда им придётся "сдавать царство" молодому царю. Однако Софья и слушать об этом не хотела.
— Ему, нарышкинцу, государство сдать? — со смехом восклицала она. — Да не бывать тому во-веки!.. Что он за царь? Недалеко от Иванушки-братца ушёл… Ты, оберегатель мой, только посмотри на него: женат, дитя ждёт, а сам только и делает, что в солдатики играет. Вон потешных себе завёл, с ними забавляется. Теперь в Кокуй-слободу к немцам зачастил, говорят, прелестницу, Монса кабатчика дочку, там себе подыскал, с ней там хороводится. Нет, не царь это! Государство погубит, ежели ему престол передать! Так и не бывать этому!.. Сказала, что стрельцов на него напущу, раскольников подыму, смуту великую настрою, а всё-таки к царским делам загорожу ему дорогу… Ты, хоть и не венчанный, а царём через меня будешь. И устроим мы народ наш в счастье, на новый лад все порядки в нашем царстве заведём… И то уже много новшеств наш народ принял.
В самом деле дивное было это время незаметно, но быстро двигавшегося благодетельного прогресса. Без всякой ломки новшества входили в народный обиход. Их никто народу не навязывал, он сам принимал их. Эволюция совершалась правильно. Но не судил Бог счастья многострадальной России! Близка была гигантская ломка, поставившая великий народ в хвосте всех его ничтожных соседей…
Солнце царевны-богатырши уже закатывалось, но она, упоенная своим счастьем, не замечала этого заката: ей, бедной, казалось, что всё ещё длится безоблачный день.