Русичи

— С каким там умыслом, что за умысел.

— Как, с каким. Может, его новгородский князь подсылал, чтобы нас на измену сманить.

— И ни слова он об измене не говорил, — запротестовал обидчиво Стемид, — жалеть жалел, сердечно так жалел, как братьев родных, а чтобы переманивать, не было этого.

— Не таковский Зыбата, чтобы переманивать. Кабы тогда князь-то наш ни за что, ни про что на него не разгневался, так и он с нами остался бы.

— Вестимо, остался бы. Не волей ушёл он и теперь об нас вон как заботиться.

— Доносили те, кто в лагерь высматривать ходили, что у новгородского князя он как гость живёт, а против Ярополка никогда не идёт.

Все эти разговоры происходили, пока Стемид делил на равные части Зыбатовы подарки.

— А это я Варяжке снесу, — проговорил он, откладывая в сторону одну из частей, — он, Варяжко-то, как и мы, мучается.

— Вольно ему свою долю отдавать.

— Да ведь кому отдаёт-то? — возразил Стемид. — Князю самому.

— То-то, что князю. Ярополк будто не понимает, откуда ему так всего вдоволь подают, а Варяжко мучается. Принесёшь ты, Стемид, так он и теперь всё Ярополку отдаст.

— Что ж, это его дело, — ответил тот, — были бы мы покойны, что товарища не обделили, а там он со своей долей пусть, что хочет, то и делает.

Стемид забрал отложенные куски и пошёл прочь.

Идти ему нужно было довольно далеко, через обширную площадь Детинца, посредине которой стояла большая изба, отведённая под помещение князя Ярополка; около этой избы было ещё несколько строений, где жили воевода Блуд, арконец Нонне и другие приближённые к киевскому князю люди.

Стемид подходил уже к этим зданиям, как вдруг увидел в темноте две человеческие фигуры; он кинулся на землю и залёг за первый попавшийся бугорок.

Как ни было темно, а Стемид узнал по массивной фигуре воеводу Блуда. Рядом с ним виднелась маленькая фигурка тощего Нонне.

Арконский жрец и Блуд беседовали так горячо, что даже не заметили Стемида и не услышали произведённого им довольно сильного шороха; они шли очень тихо и то и дело останавливались; толстый Блуд, страдавший одышкой, обычно старался не двигаться слишком скоро, хотя, при надобности, был весьма подвижен.

Они остановились так близко от Стемида, что тот мог слышать их разговор.

— Нужно кончать это дело, Нонне, — говорил Блуд, — этакая, ведь, напасть. Такой, пожалуй, никогда ещё и не слыхано было. Святослав в Доростоле сидел, так и то ему свободнее было, чем нам; видимо дело, что Владимир измором хочет взять.

— Видимо дело, — хихикнул Нонне, — точно не ты ему советовал.

— Я то я, да разве я знал, что так выйдет? Коль и советовал я, так думал, что потерпят, потерпят дружинники, да и пойдут против князя. Сами собой руки и развязались бы. А они вон как, с голоду вспухли, а за Ярополка стоят. Что он им только дался.

— Слову верны, — коротко заметил Нонне.

— Слову-то слову, да, ведь, Ярополк-то им чужой. Будь-ка другие на их месте — давно бы такого князя мечами посекли и к Владимиру перешли.

— И теперь, — вдруг с каким-то змеиным шипением громко проговорил Нонне, — теперь ты сам своими руками себе ловушку хочешь устроить?

— Это как? — и в голосе Блуда зазвучало нескрываемое удивление.

— Да вот как: Ярополк сам истомился, знаешь, поди, его: он и попить, и поесть любит так, чтобы до отвала. А ты что надумал?

— Да то и надумал. Поклониться брату, ударить ему челом и признать его за старшего.

— Ну, вот видишь, а знаешь ты, что из того для тебя быть может? Владимира-то я видел и знаю. Когда так Ярополк сделает, он всё сердце для него позабудет, и помирятся братья. А ежели помирятся, то Владимир тебя перед Ярополком не покроет, всё ему расскажет, как ты переносился с ним, какую ты ему гибель готовил.

— Ну вот, боюсь я, — засмеялся Блуд, но теперь в его голосе звучал уже страх: он, видимо, почувствовал близкую опасность и уже начал придумывать способ выпутаться из неё.

Нонне, проницательный и хитрый, подметил эти нотки в тоне своего собеседника.

— Уж там, боишься ты или нет, — проговорил он, — дело другое, а беды тебе не избежать. Если помирятся Владимир и Ярополк, так Ярополк у Владимира большую силу возьмёт, никогда Владимир не забудет, что он ему старшим братом приходится. Смекаешь ты? Ни-ког-да, — протянул с особенным подчёркиванием арконский жрец, — а умирать-то киевский князь даже и не собирается.

— Что же ты думаешь, Владимир меня ему с головой выдаст?

— Отчего же ему и не выдать? Ты ему чужой, а Ярополк и он одного отца сыновья, так-то. Ты вот обо всём подумал, а этого-то не сообразил; а для тебя всего опаснее, ежели братья сойдутся.

Нонне зло засмеялся.

Блуд молчал; он вздохнул и тихо пошёл вперёд, арконский жрец следовал за ним.

Стемид, как только они отошли, поднялся из-за своего бугра и чуть не бегом поспешил к княжеским хоромам. Однако Варяжко он там не застал, но узнал, что Ярополков любимец пошёл к варяжским воинам, охранявшим Родню с противоположной стороны.

— Ага, знаю, где он, — сообразил Стемид. — Есть у него там приятели. Пойду-ка, да и, наверно, найду его там, — и он снова пустился по Родне на противоположную сторону её Детинца.

14. ПРЕДАННОЕ СЕРДЦЕ

аряжко, действительно, он застал у вождя одной из варяжских дружин, по имени Феодор. Варяг Феодор родился в Киеве, куда пришли с далёкого Севера его родители. До вступления в Ярополкову дружину он находился при мудрой Ольге и, как все, кто служил ей, был христианином. Нравом он был кроток, сердцем незлоблив.

Варяжко любил его не менее, чем Зыбату, и теперь, когда Зыбаты около него не было, он только и отводил душу, что в беседах с Феодором.

Стемид застал их обоих за разговором.

Оба воина, как и все в Родне, были на вид истомлённые и истощённые, исхудалые до крайности и походили скорее на тени, чем на недавно ещё могучих воинов киевской дружины.

— Спасибо тебе, Стемидушка, спасибо, — ласково благодарил Варяжко, — Зыбату, говоришь, видел, челом бил. Эх, жалко, что его нет вместе с нами, но, однако, и радуюсь за него. Круто приходится, круто. А всё-таки держаться будем, не выдадим Князя Великого. Хотя бы всем головы сложить пришлось, а постоим за правду.

— Хорошее ты слово сказал, Варяжко, — улыбнулся ему Феодор, — за правду нужно постоять, правдой земля держится; и вижу я, что одна она, правда-то, и у вас, Перуну кланяющихся, и у нас, что Истинного Бога познали. Вот мы сошлись здесь, и вы, и мы, и так нас крепко правда связала, что терпим из-за неё муку, а против неё не идём.

Варяжко грустно покачал головой.

— Где уж тут идти. Куда тут пойдёшь. Никуда нам не уйти, здесь и останемся.

— Ой, Варяжко, вижу я, в отчаяние ты впадать стал, а я вот думаю, что Господь нам милость окажет и уйдём мы отсюда, и в Киев вернёмся. И всё по-хорошему будет. У меня, в Киеве-то, дитя осталось, сын, Иоанном его назвал; оставил его, уходя, на чужих руках, душой скорбел, а теперь словно голос мне какой говорит, что увижу я его, что ещё далеко конец мой; и на душе у меня и легко, и покойно.

— У тебя-то покойно, — перебил Варяжко, — а у меня нет. Ты о сыне, малолетке, думаешь, а я о князе. У тебя сын в надёжных руках оставлен, а я как погляжу — около князя одни враги, только и думающие, как бы погубить его. Да не удастся! Вот все думали они, что как будет морить здесь нас новгородский князь, дружины поднимутся на Ярополка и убьют его. Не выходит этого — дружины верны остаются. Теперь, проведал я, на другое решились. Нонне, арконец, так вот Ярополку и шепчет в уши, чтобы он челом ударил Владимиру. И что ему за охота пришла братьев мирить, когда он же их друг на друга натравливал, совсем не знаю.

Стемид, до того молча слушавший беседу, тут вмешался в неё. Он почти слово в слово передал ту беседу между арконским жрецом и Блудом, которую ему пришлось невольно подслушать.