Русичи

— Прости меня, княже, — проговорила сквозь слёзы Рогнеда, — прости меня. Я не была права. Я верю, что ты победил в честном бою. Такоза судьба, такова воля высших богов.

— Рогнеда! — воскликнул Владимир. — Я рад, если ты так думаешь. Не плачь же, перестань горевать. Погибли твой отец, твои братья, пусть я заменю тебе их. Забудь, Рогвольдовна, прошлое, как я хочу забыть его, как в эти мгновения уже забыл его. Ты не раба, ты не моя добыча! Будь со мною княгиней. Скажи, Рогвольдовна, или не видишь ты, куда я иду? Горе Ярополку! Он слишком слаб, чтобы быть на киевском столе. Я сяду скоро на его место, и вся Русь соединится около меня. Так скажи, неужели ты будешь помнить, что я сын рабыни?

— Нет, нет, — послышался в ответ тихий шёпот, — ты князь, ты великий князь. Ты победитель.

— Да, Рогвольдовна, да, говори ещё. Твои слова ласкают мою душу. Ты первая называешь меня так, и так да будет!

Рогнеда слегка отстранила Владимира.

— Благодарю тебя, княже, за то, что не подвергаешь ты меня унижению. Но доверши свою милость, позволь мне удалиться и выплакать своё горе. Ещё милости прошу: прикажи честно похоронить то, что осталось от братьев и отца.

— Всё будет по-твоему, Рогвольдовна, всё! — воскликнул Владимир. — Я принесу жертвы на могильном кургане, и мои воины справят великую тризну по твоим убитым. Всё. Приказывай ещё.

— Не приказываю, милости прошу.

— Что, что, Рогвольдовна?

— Не разоряй Полоцка.

— Здесь ты родилась и жила: Полоцк останется целым. Эй, Эрик, пусть твои воины не осмеливаются трогать города. Я приказываю! Горе тому, кто ослушается. Рогвольдовна, иди же. Плачь, рыдай, но помни, что горе не вечно, что после горя всегда наступает радость. Ты горюешь, и я разделяю твоё горе, но я полон ожидания радости.

— Какой? — тихо спросила княжна.

— Я уже говорил. Ты не ответила только. Слово, лишь слово скажи мне, гордая Рогвольдовна. Но пусть это слово из души идёт. Пусть оно будет свободно. Такого я хочу от тебя слова. Не можешь сказать его — лучше молчи. Я пойму твоё молчание.

— Моё слово будет свободным. Что желаешь знать?

— Скажи мне. Так скажи — помни, от свободной души обещала мне сказать, — скажи мне, Рогвольдовна, меня, рабынича, разуешь ли ты?

Он вдруг смолк, устремив молящий взор на лицо Рогнеды. Владимир как будто хотел угадать её ответ.

Тихий вздох, подобный шелесту набежавшего ветра, вырвался из груди гордой дочери полоцкого князя; потом она потупилась, зарделась, и Владимир услыхал, как тихо, тихо прошептала она одно только слово:

— Разую!

Князь отпрянул от неё. Лицо его пылало, глаза ярко сияли радостью, счастьем, сознанием полной победы.

— Иди же, иди, великая княгиня Киевская! — громко крикнул он, — иди плачь о своих мёртвых. Счастье впереди. А вы, дружина моя, — обратился он к своим воинам, — знайте, беру я за себя супругой Рогнеду Рогвольдовну. По мне чтите её и величайте. Полоцк же её родиною будет, имением вечным, и никто не смей разорять его. Каждый же часть добычи своей от меня получит, ибо не хочу никого обижать я.

Владимир в пояс поклонился Рогнеде:

— Отныне я тебе и отец, и братья, и горе тому, что осмелится пойти против меня.

Рогнеда, сопровождаемая своими подругами и прислужницами, удалилась в терем. Князь сошёл к дружине. Оказались недовольные его решением пощадить Полоцк от разграбления и погрома; и большинство их оказалось среди новгородцев. Однако варяжская и норманнская дружины были на стороне князя. Он пристыдил своих славянских товарищей, напомнив, что и в битве новгородцы покинули поле первыми; что бежали от города, защищаемого одними лишь женщинами, и что Полоцк взят как бы одним только князем Владимиром.

Пользовавшиеся наибольшим значением вожди одобряли Владимира. Правда, уничтожена была полоцкая дружина, но оставалась ещё земля. Трудно было бы бороться со всеми племенами, подчинившимися Рогвольду, теперь же по Рогнеде Владимир Новгородский становился законным князем всей полоцкой земли, и борьба уже представлялась не такой тяжёлой, а потому и для охраны Полоцка не нужно было оставлять многочисленных дружин.

Шумный, весёлый пир затеялся, когда всё успокоилось в княжеских палатах несчастного Рогвольда. Весел и радостен был князь Владимир Святославович. Сокрушён был оплот Киева и Ярополка, побеждена гордая Рогвольдовна. Всё исполнилось, как хотел Владимир, и ликовала его душа, хотя нет-нет, да, как облачко на синее небо, набегало на его душу воспоминание о клятве — не щадить христиан, быть их врагом, — данной им арконскому жрецу Беле.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1. ХРИСТИАНЕ ДРЕВНЕГО КИЕВА

ирокой синей лентой извивался красавец Днепр среди своих холмистых берегов.

Многие изгибы, образовывавшие колена луки, то суживали великую славянскую реку, то вдруг выбрасывали её на безграничный простор степей. Низменный берег Днепра весь сплошь был покрыт темневшими на солнце лесами, а на гористом берегу, на высоких, значительно отступавших от воды холмах, пестрел своими бесчисленными, разбросанными по скатам постройками стольный Киев.

Конечно, тот древний Киев весьма мало походил на современный.

Мазаные домики-хаты разбегались во все стороны, словно сползая к волнам Днепра с прибрежных высот. На макушке самого высокого из холмов виден был огороженный высоким частоколом Детинец, за ним помещались Служилые палаты, нечто вроде теперешних правительственных учреждений, небольшие вместительные палаты князя и хоромы дружинников, меньшинство которых составляли пришельцы-варяги, а большинство — «обваряживавшиеся туземцы, славяне-днепровцы».

В некотором отдалении от главного холма, но совсем недалеко от воды, также на холме, резко выделяясь среди роскошной зелени, виднелось несколько славянских стыдливо притаившихся белых хаток. На самой же вершине этого холма стояла грубовато срубленная из толстых лесных деревьев небольшая церковь. Это был храм святого Илии. Он существовал с того ещё времени, когда первые варяги, Аскольд и Дир, после своего неудачного похода на Византию приняли христианство. Они часто бывали в этом храме; а когда смерть незаметно застала их, то около него они были и похоронены.

Могилы первых князей-христиан стали символом веры для всех последователей Христовой веры. Около них немедленно начали ютиться все те, кто был озарён светом великой истины; таким образом, вырос сам собой небольшой христианский посёлок. Поселялись в нём преимущественно киевские христиане и учителя христианской веры, приходившие с Юга и не встречавшие отказа в приёме. Находили здесь убежище также и те христиане, которые почему-либо должны были покинуть далёкий Север и спешить под благодатное киевское небо.

Мало-помалу образовалась христианская община, находившаяся под верховенством священнослужителей-пресвитеров, которым в их многотрудных обязанностях помогали диаконы из славян.

Как и всегда при начале какого-нибудь дела, небольшая община была тесно сплочена; члены её жили между собой дружно, не зная ни вражды, ни зависти и преследуя исключительно только общий интерес. Ни пресвитеры, ни диаконы, ни общинники не ставили своей главной непременной целью немедленное распространение в днепровской стране Христова учения: все они понимали, что для этого не настало ещё удобное время. Они стремились лишь к тому, чтобы укреплять в Христовой вере тех, кто принял её; а таковых было немало, и чем дальше шло время, тем число их становилось всё больше и больше.

Причина этого лежала прежде всего в образе жизни первых христиан Киева.

Они казались странными и непонятными для современников, полны самого чистого, самого высокого самоотречения; вся жизнь их была воплощением добра и правды, а это так было не похоже на окружающее.