Дневник Повелительницы Эмоций

— Кому нужно это старье? Как бы ни разу не брюлики…

— Не трогайте тут ничего! — вспыхнула Лера. — Евгеша нас еще в краже обвинит.

— Не возьмем, не трепыхайся, — пробормотала Войцеховская, вытаскивая из шкатулки браслет из крупных плоских камней. — Брать чужое плохо. Литвинова подтвердит.

— Мне по-любому побрякушки не нужны. — Литвинова завернула каштановую прядь за ухо, ее сережка блеснула бриллиантовой искоркой.

Лера обошла их и медленно пошла вдоль стеллажей. Глупая некрасивая зависть не давала покоя. И, главное, разве ей нужны бриллианты? Не нужны. Она их не носила, не носит и ни за что не будет носить. Предложи кто сейчас бриллианты, откажется. На месте. Ей бы стратокастер… Если б у мамы было столько денег, сколько у матери Литвиновой, купила бы она ей стратокастер? Серьезный вопрос.

Она лежала на нижней полке. Не гитара, нет, а большая толстая тетрадь в черном переплете. Почему Лера обратила на нее внимание? Обычная тетрадь в окружении таких же обычных вещей. Рассыпанные карандаши, вскрытая пачка листов А4, картонная коробка с угрожающей надписью «Реактивы», обложка от журнала, упаковка жвачки… Мусор, который никто не потрудился отсюда убрать. До которого никому не было дела.

Но тетрадь не была мусором. Чем дольше Лера на нее смотрела, тем больше необычного замечала. Черная обложка искрилась. Поблескивала словно бриллианты Литвиновой. Не просто отражала мигающий свет лампы, а светилась сама по себе. Как будто светилась. Ведь обложка тетради не может светиться.

Лера села на корточки и осторожно взяла тетрадь. Она была теплой, словно полежала на батарее или на солнце. Какие батареи в этой клетушке? Не говоря уже о солнце.

Лера открыла тетрадь. Первая страница, пожелтевшая от времени и невзгод, покоробленная от влаги, была исписана странной крупной вязью, в которой отдаленно угадывались знакомые буквы.

Богат и славен Киев, раскинувшийся на берегах многоводного Днепра. Сверкает он золотыми маковками белокаменных церквей, полнится книжной мудростью, завлекает редкими заморскими товарами.

Буквы складывались в слова на удивление легко. Лера пролистнула дальше. Везде только текст. Тетрадь была исписана от корки до корки. И охота было кому-то напрягаться. Лера раскрыла тетрадь на середине. Строчки прыгали, наезжали одна на другую. Дышали волнением. Что же тут написано… Почему-то это казалось важным — разобрать, что тут написано.

— Дай пройти, чего расселась.

Леру пихнули в спину. Она шлепнулась на колени.

— Упс, боулинг, — засмеялась Войцеховская.

— Отстань ты уже от нее.

— Это не я, она сама… А что это у тебя, Смирнова?

Войцеховская потянулась к тетради.

— Ты разве умеешь читать? — пробормотала Лера.

Войцеховская вырвала тетрадь из рук Леры, стала листать. И тут же заржала как лошадь. Похоже, рукописный текст под старину не вызывал у нее трудностей. В отличие от учебника литературы.

— Прикольное чтиво, кстати.

Литвинова заглянула ей через плечо.

— Что там?

— Зацени.

— Тут что, от руки написано? — Литвинова посмотрела на Леру. — Где ты это выкопала?

— Вот тут лежало. Это что-то явно старинное.

— Ага, старинное. Сто раз, — хмыкнула Войцеховская. — Дура ты, Смирнова.

— Странная тетрадка, — задумчиво сказала Литвинова. Ее глаза скользили по строчкам — она читала.

— Обложка красивая. — Войцеховская поскребла тетрадь ногтем. — Из чего она сделана? Вроде кожаная.

— Неа. Больше похоже на пластик.

— Дайте посмотреть. — Лера встала рядом с ними.

— Топай отсюда. — Войцеховская толкнула ее плечом. — У тебя там еще полы не вымыты.

— Я сфоткаю эту тетрадку и покажу отцу. — Литвинова вытащила телефон. — Он интересуется всякими такими штуками.

— Фоткай тогда уже все страницы. Скинь мне вконтактик. Почитаю.

Что ответила Литвинова, Лера уже не услышала. Она вышла из лаборантской и прикрыла дверь. Запереть бы их там, вот было бы весело. Но, к сожалению, бессмысленно: через дыру, которую она пробила в двери, пролезет и слон.

В кабинете было по-прежнему неубрано и — после Лериного демарша с ведром — очень мокро. Лера нашла свою швабру и стала гонять пролитую воду по полу. Чище не становилось, но, по крайней мере, было видно, что здесь что-то делали. Она домыла пол, поправила парты и стулья, вернула на место плакат, который свалился после ее падения. Дверь в лаборантскую — и, главное, дыра — за ним была практически не заметна.

Когда Лера в последний раз выжала тряпку, в замке щелкнул ключ. В кабинет боязливо заглянула завхоз Наталия Владимировна. Ее глаза испуганно бегали по сторонам, как будто она ожидала увидеть здесь… кого?

Увидев, что в кабинете только Лера, она перепугалась еще сильнее.

— А девочки где? Другие девочки? Которые с тобой были?

— Тут мы! — объявила Войцеховская, пиная дверь лаборантской. — Вы не имели права нас тут запирать! Я пойду к директору! Жаловаться!

Но завхоз будто не слышала ее. Расширенными от ужаса глазами она глядела на открытую дверь и беззвучно бормотала что-то, очень похожее на молитву.

— Эй, вы меня слышите? — Войцеховская бесцеременно прищелкнула пальцами.

— Пошли уже отсюда, — сказала Литвинова, убирая телефон.

— Что вы там делали? — пробормотала завхоз. — Кто вам разрешал туда заходить?

— Мы прибирались! — рявкнула Войцеховская. — Вы же для этого нас тут заперли!

— И вы ничего… — Завхоз осеклась. — Ладно, девочки, давайте быстрее, пошли отсюда. Хорошо вы тут все убрали, умницы…

Когда они вышли, Наталия Владимировна поспешно захлопнула двери и с заметным облечением повернула ключ в замке. Войцеховская продолжала возмущаться, но завхоз никак не реагировала. А Лере вдруг стало ясно, что если она и закрывала что-то в кабинете, то совсем не их.

Дома пришлось объясняться с мамой. Дима, конечно, успел позвонить и расписать все в красках, а себя — в выгодном свете. Мама куталась в шаль, кашляла, округляла прекрасные глаза (повезло же Герману их унаследовать), но не ругалась. Мама вообще никогда не ругалась, и за это ее любили все — ученики, родители учеников, соседи, друзья, знакомые. Рядом с мамой было спокойно и надежно. И только если был виноват, хотелось спрятаться подальше от ее грустного взгляда.

Но сейчас Лера не была ни в чем виновата.

— Хорошо, что ты заступаешься за Германа, — только и сказала мама в конце. — Я очень рада. У вас как раз те отношения, о которых я мечтала.

Лера вышла из кухни, размышляя о том, какие отношения с Германом устроили бы ее. Явно не те, когда она бросается на его обидчиков с воображаемым копьем наперевес. Рыцарь из нее паршивый. И с доспехами не очень. Может, поэтому он и сбежал.

В комнате Германа привычно ухала компьютерная стрелялка. Лера вытащила телефон, посмотрела на часы. Все правильно, шестнадцать часов пятьдесят семь минут. Еще три минуты, и он выключит игру.

Она дождалась, когда звуки стихли, и вошла в комнату брата. Вопрос, почему комната Германа чуть ли не в два раза больше, чем у нее или у мамы, перестал занимать Леру еще в пятом классе. Так было нужно. У Германа было множество вещей. Целую стену занимали шкафы, где хранились не вещи, точнее, не только вещи, а его многочисленные коллекции. Фантики, статуэтки, машинки, журналы. Минералы — его последнее увлечение — были аккуратно сложены в коробке на столе. Все, что Герман собирал с пяти лет, находилось в этой комнате. Вся его жизнь была разложена по полочкам, пронумерована и каталогизирована.

В этом была своя, особенная красота. Но Лера не завидовала Герману, когда ему приходилось стирать пыль с этой красоты. Впрочем, Германа не напрягала уборка. В его комнате всегда был идеальный порядок: полчаса уборки каждый день стояли отдельным пунктом в его расписании. Сейчас, когда он сидел за компьютером, его рюкзак стоял точно с правой стороны стола, стопка учебников выложена на краю — Герман готовился делать уроки. Нужно было поймать его до того, как он откроет тетрадь.