Страница 11 из 42
И внешний вид:
— А цвет волос? Обалдеть просто.
— Я читала в сети, что она ходит в «Музыку красок», знаешь этот салон? Там из Франции работают стилисты.
— Я пойду туда делать прическу на выпускной, — вставила Крюкова со второй парты.
Завистливое молчание в ответ.
— А ее серьги видела? Вот такие бриллианты. Откуда у нее бабки на все это?
— Ну у нее же бизнес.
— Какой?
— Пекарни. У моего дома как раз есть одна-
— Нет, какие пекарни, у нее сеть ювелирных салонов.
— Да вы что, у нее целый завод, по телеку говорили…
Дальше внимание Леры поплыло. Заводы госпожи мэра ее не интересовали, как ее бриллианты или падение Голицына. Было невероятно скучно. Герман впереди о чем-то перешептывался с Федей. Вот уж кто точно знает, чем себя занять в любой момент. Правда, его занятия не всегда совпадали с представлением учителей о том, как должны вести себя ученики, но со временем они друг другу привыкли, Герман — к требованиям, а учителя — к Герману.
Перед Германом и Федей сидели Кириллов и Кузнецов. Судя по одинаково склоненным затылкам, они во что-то играли по сети. Тоже неплохой способ отвлечься от бубнежа Ларисы. Жаль только, Лере не с кем играть.
Больше на четвертом ряду никого не было. Он не пользовался популярностью. Еще бы, кому охота сидеть у стены. То ли дело у окна. Первый ряд населяла элита класса. На первой парте умницы-красавицы-отличницы, Ксю Литвинова и Аринэ Богосян. За ними Антон и Горелов. Дальше Арбузова и Рыжкова (конечно, сразу за Гореловым), а последними сидели Шестаков и Полина со смешной фамилией Сом, которую по непонятным причинам никто никогда не дразнил, а всегда называли по имени.
Войцеховская сидела на последней парте второго ряда. По крайней мере, сегодня. Она любила пересаживаться и никогда не спрашивала разрешения ни у учителей, ни у одноклассников. Войцеховской никто не перечил. Одноклассники боялись, хотя делали вид, что им все равно. Учителям было реально все равно, лишь бы во время уроков никто не выступал. И только у Леры замирало сердце, когда Войцеховская садилась слишком близко от них с Германом. Потому что тогда можно было ожидать пакостей прямо на уроке. Сейчас, когда между ними был целый ряд, Лера чувствовала себя в безопасности. Более-менее.
Сегодня Войцеховская ни к кому не приставала. Она сидела, делая вид, что слушает Ларису, а сама украдкой снимала класс на телефон. Лавры будущей звезды не давали ей покоя.
— Вот, Лариса Васильевна, полюбуйтесь.
Громкий голос физкультурницы проник в кабинет раньше, чем она сама. Дверь распахнулась, и в кабинет ввалился Костя Голицын, двоечник и лентяй. Лицо его было восхитительного свекольного оттенка, а глаза метали молнии.
Костю за шиворот держала крепкая, очень похожая на мужскую рука. Рука принадлежала физкультурнице Марине Андреевне по прозвищу Скакалка. За любую провинность на уроке она заставляла прыгать через скакалку не меньше ста раз.
— Сняла вашего красавца с крыши школы.
Наконец появилась и сама Скакалка, высокая, широкоплечая, с заметным пушком над верхней губой. Одна из немногих учителей, кого Лера уважала. Трояк по физкультуре и насмешки над Лериной неспособностью прыгнуть через козла или подтянуться на брусьях ничего не значили. Скакалка была справедливой. Она никогда не смеялась над Германом, не заставляла его играть в волейбол со всеми, а Войцеховская, несмотря на спортивные таланты, вечно прыгала у нее через скакалку и, главное, не смела даже пикнуть. Уже за одно это Марина Андреевна заслуживала уважения.
— Голицын! — всплеснула руками Лариса. — Чего тебя туда понесло, горе мое?
Литературы сегодня точно не будет, поняла Лера. Теперь будем с Голицыным разбираться.
— Я ролик хотел снять, — пробубнил он. — Для конкурса.
— Для конкурса! — всхлипнула Лариса. — А кто тебе сказал, что тебе разрешат размещать ролики на портале? Дмитрий Александрович вчера четко сказал: только отличники и хорошисты, нам других операторов не надо.
Лера хрюкнула в раскрытый учебник. Кажется, что Дима утверждал, что конкурс как там его… будет способствовать укреплению дружеских связей между учениками. А теперь выясняется, что половина школа как минимум остается за бортом. Ну тут без вопросов — на конкурс мэра заявлять двоечника Голицына точно неудобно. Он красивую картинку в инсте не сделает. То ли дело Литвинова.
Или Антон.
Вот из кого получатся замечательные победители.
Лера иронизировала, чтобы не переживать. Но обида все равно пробивалась сквозь насмешку. Они что, не ученики своей школы? Кто сказал, что креатив доступен исключительно отличникам?
Голицын, похоже, думал точно так же. Он покраснел еще сильнее, насупил густые брови.
— А че сразу отличники. Я тоже умею круто снимать.
— Голицын! Алгебру сначала выучи, а потом будешь снимать!
Логика у Ларисы хромала всегда, но сейчас особенно хотелось с ней поспорить. Голицын открыл было рот…
— Сядись на место! — рявкнула Лариса.
Голицын побрел к последней парте на третьем ряду. Он был очень расстроен. Расстроен и зол. Вокруг его головы клубилось лиловое облачко, с болотными вкраплениями, в котором то и дело мелькали желтые всполохи. Облако было неоднородным. Извиваясь, в нем переплетались тонкие цветные нити. Нити пели… Нет, говорили… Снова не то.
В нитях был смысл.
Лера смотрела и смотрела, и чем сильнее она вглядывалась в разноцветное облачко, тем яснее становилось, что означает та или иная нить. Голицын плюхнулся на свое место сразу за Лерой. Желтые всполохи пропали, поглощенные плотным болотным цветом. Обида полностью завладела Костей.
— Смирнова! — раздался резкий окрик Ларисы. — Чего ты на Голицына таращишься? Влюбилась что ли?
В классе заржали.
Моргая, Лера медленно повернулась к доске. В другое время она бы огрызнулась или обругала Ларису. Про себя, конечно. Но сейчас слова классной лишь коснулись краешка сознания, не вызвав никакой реакции. Какая разница, что говорит Лариса. Лера видела светло-коричневую дымку бесконечной усталости, исходящей от нее. Глупо было что-то говорить ей, рассчитывать на ее понимание или помощь. Ларисе хотелось только одного: быть как можно дальше от этого класса и этих детей. А так как это было невозможно, в коричневый цвет вплетались кое-где робкие бежевые ниточки смирения.
Так удивительно. Лера привыкла думать что Лариса ненавидит их. А ей было всего лишь все равно.
Все равно было и Каблуковой на первой парте второго ряда. Она сидела ровно, повернув голову к доске, но Лера отчетливо видела по дрожащим ванильным ниточкам что Каблукова практически спит. Ее соседка Радужная, вопреки своей красивой фамилии, исходила сочными горчичными нитями зависти. Владик Тарусов за ней отчаянно скучал. Об этом четко говорили серо-голубые нити вокруг его головы. Таня Горбачева рядом с ним билась в нервной лихорадке. Слепящие оранжевые вспышки радости чередовались с пурпурной паникой. Радуется, что урок сорвался, боится, что все-таки начнется, ее спросят и она получит очередную пару, легко поняла Лера. У Горбачевой были бешеные родители, требовали от нее обязательных пятерок и по слухам за двойку лупили ремнем.
Насчет ремня Лера сомневалась, однако нити паники от Горбачевой были настолько мощными, что расходились по всему классу. Они пересекались с едким салатовым злорадством Донниковой (счастлива, что Лариса издевается над Лерой), с жемчужной дымкой грусти, которая текла от Грибанова.
Кажется, у него кто-то умер, вспомнила Лера разговоры на перемене. То ли кот, то ли хомяк. Трудно было поверить, что Грибанов способен грустить. Его грубое лицо, словно высеченное из камня неумелой рукой, прекрасно скрывало любые эмоции. Но теперь Лера видела, что к чему. Теперь ее было не обмануть.
Цветные нити переплетались, переливались, постоянно менялись. Пространство, обычное, знакомое до последнего стула и трещины на потолке, ожило. Оно пульсировало от напряжения, порождая и впитывая все новые нити.