Страница 40 из 62
В магазине темно и орет громкая музыка. Хотя я сомневаюсь, что это музыка. Звучит она так, словно кому-то отрывают конечности одну за другой. Мои барабанные перепонки чуть ли не лопаются от этих воплей из колонок.
У вешалок с одеждой вертятся тощие подростки — не уверен, продавцы это или покупатели. В чем я совершенно точно уверен, так это в том, что Хлои здесь нет. Я хмурюсь. За стойкой стоит девушка с красными волосами и наполовину выбритой головой, с лицом, усыпанным пирсингом.
Когда она поворачивается ко мне, я вижу надпись на футболке, болтающейся на ее тощем тельце: «Исколота. Пронзена. Изуродована».
Как мило.
Я подхожу к стойке. Девушка поднимает взгляд и улыбается:
— Привет! Я могу вам помочь?
— Эм, да. Но я надеялся увидеть здесь кое-кого другого.
— Как жаль.
Я издаю нервный смешок:
— Эм-м, она здесь работает. Моя подруга. Ее зовут Хлоя Джексон.
Девушка сдвигает брови:
— Хлоя Джексон?
— Да. Худая. Темные волосы. Носит черное.
Она в недоумении смотрит на меня, и я внезапно понимаю, что это описание подходит почти всем в этом магазине.
— Простите, но мне это вообще ни о чем не говорит. Вы уверены, что она работает здесь?
До этого момента я был уверен, но теперь начал сомневаться. Или я ошибся адресом?
— А в Эндерберри есть другой такой же магазин?
Она раздумывает несколько секунд:
— Нет, вообще-то нет.
— Понятно.
Может, все дело в выражении моего лица, но, кажется, в этот момент в ней просыпается сочувствие к бедному глупому старикану. И она говорит:
— Слушайте, я работаю тут всего пару недель. Давайте я лучше спрошу Марка. Он менеджер.
— Спасибо, — говорю я, хотя в принципе никакого ответа не требовалось.
Хлоя сказала, что сегодня она на работе, и, насколько я знаю, она работает здесь последние девять месяцев.
Я жду и разглядываю часы с кровожадными красными черепами и пачки поздравительных открыток с надписями в духе: «К черту дни рождения» и «С днем рождения, уебок!»
Вскоре появляется долговязый парень с лысой головой и невероятно пышной бородой.
— Привет. Меня зовут Марк, я — менеджер.
— Привет.
— Вы ищете Хлою?
Я испытываю некоторое облегчение. Он ее знает.
— Да, я думал, она работает здесь.
— Работала, но давно.
— Да? А когда она ушла?
— Может, месяц назад.
— Понятно… — Вообще-то нет. — А мы точно говорим об одной и той же Хлое?
— Худая, с черными волосами, часто завязывает их в хвостики?
— Да, похоже на нее.
Он изучает меня настороженным взглядом.
— Вы сказали, вы — друзья?
— Да… мне так казалось.
— Скажу вам честно, мне пришлось ее уволить.
— Почему?
— Она так вела себя… Нагрубила нескольким покупателям.
И снова похоже на нее.
— Я думал, в таком магазине это… неудивительно.
Он усмехается:
— Можно проявлять равнодушие, но уж точно не грубость. Да потом она еще и наорала на какую-то покупательницу. Пришлось вмешаться. Мне показалось, что еще немного, и она взорвется. После этого я ее рассчитал.
— Ясно.
Несколько минут я перевариваю эту информацию — примерно так же люди переваривают сальмонеллу. Они оба наблюдают за мной.
— Простите, — говорю я. — Похоже, меня неправильно информировали.
Вежливый способ сказать, что мне навешали лапши на уши. Причем сделал это тот человек, которого, как мне казалось, я хорошо знаю.
— Спасибо за помощь. — Я иду к двери, и тут наступает мой момент Коломбо.[23] Я оборачиваюсь. — Скажите, а как выглядела та женщина, с которой поругалась Хлоя?
— Стройная, довольно привлекательная и подтянутая для таких-то лет. Еще у нее длинные волосы. Рыжие.
Я замираю. Нервы натягиваются.
— Вы сказали, рыжие волосы?
— Ага. Прямо огненные. Честно говоря, она была просто чертовски горя…
— А имя вы не запомнили?
— Я даже записал. Вообще-то она этого не хотела, но я должен был — на случай, если она захочет жалобу подать или еще что-то…
— Вы его не потеряли? То есть я понимаю, что прошу уже слишком многого, но… Это очень важно.
— Что ж, я всегда рад помочь нашим покупателям. — Он хмурится и почесывает бороду, внимательно разглядывая меня. — А вы покупатель? Что-то я не вижу у вас покупок…
Ну конечно. Бесплатно никто ничего вам не даст. Я вздыхаю, подхожу к вешалке и беру первую попавшуюся черную футболку с черепушками. Протягиваю ее Девушке с Пирсингом.
— Я возьму вот это.
Она улыбается, открывает ящик и достает оттуда мятую бумажку. Вручает ее мне. Я вглядываюсь в мелкие буковки, похожие на рой жучков: «Никола Мартин».
Никки.
1986 год
«У всех должна быть мечта. Если нет мечты, как она может сбыться?»[24]
Странно, но я всегда вспоминаю эту песню, когда думаю о том дне, когда мы нашли ее. Я знаю много песен из старых мюзиклов, возможно, потому, что именно они обычно звучали в доме престарелых, когда мы навещали папу. Это было уже после того, как мама наконец сдалась и признала, что не может приглядывать за ним как следует.
Я повидал немало ужасов, но именно тот день, когда моего отца уничтожила болезнь Альцгеймера, — еще до того, как он достиг пенсионного возраста, — заставляет меня просыпаться в холодном поту. Если выбирать между жестокой, внезапной, кровавой смертью и этим… я точно знаю, что бы я выбрал.
Мне было двадцать семь, когда я увидел, как умирает мой отец. Мне было двенадцать лет, одиннадцать месяцев и восемь дней, когда я впервые увидел мертвеца.
Странно, но в каком-то смысле я этого ожидал. С того самого дня, как кто-то напал на отца Мартина. Или с того, когда умер Шон Купер. Или с того момента, когда я увидел первого мелового человечка.
А может, все дело было в том сне.
Мне снилось, что я в лесу. В глухой-глухой чаще. Деревья толпились вокруг, как мрачные старые великаны, и тянули ко мне узловатые скрипучие конечности. Бледный лунный свет сочился сквозь их изогнутые кривые пальцы.
Я стоял на маленькой полянке. Вокруг меня гнили кучи коричневых листьев. Влажный ночной воздух липнул к моей коже и пробирал до костей. На мне была пижама, кроссовки и куртка с капюшоном. Я дрожал от холода, куртка была застегнута до конца. Железный замок касался подбородка.
Все казалось реальным. Слишком реальным.
Но было еще кое-что. Я чувствовал запах. Болезненно-сладкий и в то же время горький. Он терзал мой нос и комом застревал в горле. Однажды мы наткнулись на мертвого барсука в лесу. Он разлагался, в нем поселились лягушки. И вот тогда ощущался точно такой же запах.
Я сразу все понял. Прошло уже почти три месяца с того несчастного случая. Он долго пролежал под землей. В твердом блестящем гробу, пока извивающиеся коричневые черви ползали по его размягченной плоти и проедали путь внутрь…
Я обернулся. Шон Купер, а точнее, то, что от него осталось, улыбался мне растрескавшимися гнилыми губами, под которыми виднелся ряд белых зубов, торчавших из черных прогнивших десен.
— Привет, говноед.
Там, где должны быть его глаза, теперь зияли две черные дыры. Хотя они не были совсем пустыми. Я видел, как внутри что-то шевелится. Что-то черное и блестящее бурлило внутри его головы и выглядывало из глазниц.
— Что я здесь делаю?
— Ты скажи мне, говноед.
— Я не знаю. Я не знаю, почему я здесь. И почему ты здесь.
— Все просто, говноед. Я — Смерть, твой первый близкий опыт. Похоже, ты частенько обо мне думаешь, а?
— Я не хочу думать о тебе. Я хочу, чтобы ты ушел.
— Это сложно. Но ты не переживай. Скоро у тебя появится новая причина для кошмаров.
— Какая?
— А ты как думаешь?
Я огляделся. Стволы деревьев были покрыты рисунками. Белые меловые человечки. Они все двигались. Прыгали и дергались так, словно танцевали какую-то жуткую джигу. Их ручки и ножки колебались и вздрагивали. Лиц у них не было, но я знал, что они улыбаются мне. И это были нехорошие улыбки. Совсем нехорошие.