Меловой человек (ЛП)

Толстяк Гав попытался вмешаться и разнять их. Мы с Никки последовали за ним. Каким-то образом ему удалось их расцепить. Толстяк Гав обхватил Майки. Я попытался удержать Хоппо, но он стряхнул мои руки.

— Что с тобой такое?! — заорал он на Майки.

— У меня брат умер, забыл?! — Он огляделся. — Вы все забыли?!

Он размашисто вытер окровавленный нос.

— Нет, — сказал я. — Мы не забыли. Мы просто хотим снова стать твоими друзьями.

— Друзьями. Ну да. — Он ухмыльнулся в адрес Хоппо. — Хочешь знать, кто отравил твою вонючую псину? Я отравил. Теперь ты понимаешь, каково это: терять того, кого ты любишь. Может, и вы все… узнаете.

Хоппо заорал, оттолкнул меня и бросился к Майки, чтобы врезать ему.

Не помню точно, что произошло потом. То ли Майки увернулся, то ли Никки попыталась вмешаться. Так или иначе, когда я обернулся, то увидел, что Никки лежит на земле, закрыв лицо руками. Каким-то образом в суматохе кулак Хоппо прилетел не в Майки, а ей в глаз.

— Придурок! — взвизгнула она. — Долбоеб несчастный!

Не знаю, кого именно она имела в виду, Хоппо или Майки. Хотя, наверное, это было не важно.

Выражение ненависти на лице Хоппо сменилось ужасом.

— Прости, прости меня, пожалуйста!

Мы с Толстяком Гавом подскочили к ней и попытались ей помочь. Она отмахнулась от нас и произнесла дрожащим голосом:

— Я в порядке.

Нет, ни капельки не в порядке. Ее веко отекало прямо на глазах и наливалось пурпуром. Уже тогда я знал, что это плохо. А еще я чувствовал злость. Даже большую, чем обычно. Все это из-за Майки. Это его вина. Пусть я и не был бойцом, тогда мне хотелось расквасить ему рожу не меньше, чем этого хотелось Хоппо. Но шанса мне так и не представилось. К тому моменту, как мы подняли Никки на ноги, а Толстяк Гав начал ныть о том, что надо бы отвести ее к его маме и приложить к глазу замороженный горох, Майки уже исчез.

Как оказалось, он лгал. В ветеринарной клинике сказали, что Мерфи отравили не меньше чем за двадцать четыре часа до похорон. Или еще раньше. Но это было уже не важно. Присутствие Майки само по себе было как яд — и отравляло всех и все вокруг.

Замороженный горох помог снять отек на глазу Никки, но тот все равно выглядел ужасно, когда она отправилась домой. Я надеялся, что у нее не будет из-за этого проблем. Мне даже удалось убедить себя, что она навешает отцу лапши на уши и все будет хорошо. Но я ошибался.

В тот вечер, как раз когда папа готовил чай, раздался стук в дверь. Даже грохот. Мама все еще была на работе. Папа вытер руки о джинсы, возвел глаза к потолку, подошел к двери и открыл ее. На пороге стоял отец Мартин. На нем была роба священника и маленькая черная шляпа. Он выглядел в точности как священник со старых картин. А еще он был чертовски зол. Я вышел в прихожую.

— Я могу вам помочь? — спросил папа таким тоном, что стало ясно: это последнее, что он хотел бы сделать.

— Да. Велите своему сыну держаться подальше от моей дочери.

— Прошу прощения?

— У моей дочери огромный кровоподтек под глазом из-за вашего мальчишки и его банды.

Я чуть не ляпнул, что вообще-то это не моя банда. И в то же время эти слова вызвали у меня прилив гордости.

Папа повернулся ко мне:

— Эд?

Я неловко замялся. Кровь прилила к щекам.

— Это была случайность.

Папа снова посмотрел на преподобного.

— Раз мой сын говорит, что это была случайность, я ему верю.

Они уставились друг на друга. А затем отец Мартин улыбнулся:

— Хотя чего я ожидал? Яблоко от яблоньки… «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи».[20]

— Можете проповедовать сколько влезет, отец Мартин, — сказал папа. — Но мы-то все знаем, что вы сами своим проповедям не следуете.

— О чем это вы говорите?

— Я хочу сказать — это ведь не первый синяк на вашей дочери?

— Клевета, мистер Адамс.

— Да ну? — Папа сделал шаг вперед, и я, к своему удовольствию, заметил, как вздрогнул отец Мартин. — «Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы».[21] — Папа улыбнулся своей особенной ехидной улыбочкой. — Ваша церковь не будет защищать вас вечно, преподобный. А теперь катитесь к черту с моего крыльца, или я вызову полицию.

Последнее, что я увидел, — как открывается рот отца Мартина. А затем папа захлопнул перед ним дверь. Я прямо-таки раздулся от гордости. Мой папа победил. Он победил его!

— Спасибо, пап. Это было клево. Не думал, что ты знаешь всякие такие библейские штуки.

— Воскресная школа… Что-то да застревает в памяти.

— Это правда вышло случайно.

— Я верю, Эдди… но…

«Нет, — подумал я. — Никакого „но“». В «но» никогда не бывает ничего хорошего, и в этом уж точно, я чувствовал. Как говорил Толстяк Гав, «но» — это удар по яйцам в самый хороший день.

Папа вздохнул:

— Слушай, Эдди. Может, лучше вы с Никки какое-то время не будете общаться?

— Она — моя подруга.

— У тебя есть и другие друзья. Гэвин, Дэвид, Майки.

— Только не Майки.

— Вы поссорились?

Я не отвечал.

Папа наклонился и положил ладони мне на плечи. Он делал так, только когда говорил действительно серьезно.

— Я не утверждаю, что вы с Никки никогда не будете дружить, но сейчас все так сложно, а отец Мартин… Он не очень хороший человек.

— И что?

— Может, лучше пока что держаться на расстоянии?

— Нет! — Я вырвался.

— Эдди…

— И вовсе это не лучше! Ты не знаешь! Ты ничего не понимаешь!

Даже несмотря на то, что я сознавал, как это глупо и по-детски, я развернулся и взбежал по лестнице.

— Твой чай го…

— Не хочу я!

Вообще-то хотел. В желудке у меня здорово урчало, но сейчас я бы и крошки съесть не смог. Все было не так. Весь мой мир, — а когда ты ребенок, твои друзья и есть весь мир, — рушился.

Я отодвинул комод и снял расшатанную доску на полу. Порылся немного в тайнике и достал оттуда коробку цветных мелков. Взял белый и, не думая, принялся рисовать на полу — снова, снова и снова.

— Эдди…

Раздался стук в дверь.

Я замер.

— Уходи!

— Эдди, слушай, я ведь не запрещаю тебе видеться с Никки…

Я ждал, сжав мелок в руке.

— …я просто прошу тебя, понимаешь? Ради меня и твоей мамы.

«Прошу». Это еще хуже! И папа об этом знал. Я сжал мелок в кулаке и раскрошил на куски.

— Что скажешь?

Я ничего не говорил. Просто не мог. Я чувствовал, что слова застряли в горле. Я давился ими. В конце концов я услышал, как папины тяжелые шаги удаляются вниз по лестнице. А затем взглянул на свой рисунок. Сплошные меловые человечки. Безумные человечки из палочек. Что-то нехорошее зашевелилось у меня внутри. Я принялся быстро стирать их рукавом, пока на полу не появилось сплошное размытое белое пятно.

Позже той ночью в окно нашего дома прилетел кирпич. К счастью, я уже был в постели, а мама и папа ужинали на кухне. Если бы они сидели в гостиной, их бы ранило осколками стекла или даже хуже. Так или иначе, кирпич проделал огромную дыру в стекле, но пострадал от него только телевизор.

Как и следовало ожидать, к кирпичу было привязано резинкой небольшое послание. Тогда мама не сказала мне, о чем оно. Наверное, боялась испугать меня или расстроить. Но потом призналась, что там было сказано: «Перестань убивать невинных младенцев, или твоя семья будет следующей!»

Снова в наш дом пришли из полиции. А на окно поставили деревянную раму. После я услышал, как мои родители спорят в гостиной, — должно быть, они думали, что я уже лег спать. Я притаился на лестнице, вслушиваясь в их голоса. Признаюсь, мне было не по себе. Мама и папа никогда раньше не ссорились. Да, иногда они спорили, но до настоящей ссоры не доходило. Я никогда не слышал, чтобы они разговаривали так резко и громко.