Страница 6 из 15
В усложненной оптике национализм оказывался не следствием индустрии, но «одним из путей в современность»: для целого ряда обществ национальные движения были не следствием вхождения в индустриальное общество, а феноменом, с ним связанным и нацеленным на включение в него. Обращаясь к изложенной ранее модели Ганса Кона, дебаты последних десятилетий относительно истории европейских национализмов привели к разграничению национализмов на две группы:
– первой, весьма малочисленной, включающей «самостоятельные», «автохтонные» нации – образовавшиеся под влиянием внутренних вызовов – примерами чему служат Англия и Франция;
– и второй, включающей при всех внутренних различиях практически все известные типы национальных движений, имеющих реактивный характер, – образовавшихся под влиянием внешних вызовов со стороны уже оформившихся национализмов по модели цепной реакции – когда, в противостоянии вызову со стороны другой национальной группы, противостоящее ему сообщество вырабатывает собственные национальные проекты.
Примером второго рода может служить Германия – формирование немецкого национализма тесно связано с наполеоновскими войнами, сознанием неспособности противостоять наполеоновской Франции, особенно острым после разгрома Пруссии в 1806 г., пережитым немецкими элитами – и необходимости не только глубоких реформ, чтобы оказаться способными дать ответ Франции, но и общественной мобилизации – в том числе в сугубо военных целях, поскольку революционная и наполеоновская армия продемонстрировала, каким ресурсом является массовая, народная армия, а для последней, в отличие от профессиональной, необходимо, чтобы солдаты понимали, за что они сражаются, были способны отождествлять себя с государственными военными целями, испытывали патриотизм, т. е. были сознательными гражданами – принадлежали к нации. Таким образом, национальный импульс здесь был во многом привнесенным извне – нация формировалась как ответ на создавшуюся извне ситуацию и, что особенно важно, формировалась достаточно сознательно, с оглядкой на уже существующие образцы: подобное положение вещей вполне типично для процессов нациестроительства в XIX–XX вв., когда различные государства и национальные движения опираются на существующий опыт, постоянно взаимодействуют друг с другом и усваивают продемонстрировавшие успешность практики. В этом, собственно, нет ничего удивительного – значимо то, что во многих случаях национализм выступает в роли заимствуемой культурной модели: подобно тому, как в современном мире для государства, чтобы быть принятым в число других, необходимо (за малочисленными исключениями) декларировать, что оно является демократическим и обладает соответствующими атрибутами – например, представительными органами власти, независимо от того, в какой степени их декларируемые полномочия и функции совпадают с реальными, так к началу XX в. быть «современными» значило говорить на языке национализма – польского, индийского или египетского.
Другой значимый аспект в изучении наций и национализмов был поднят в знаменитой работе Бенедикта Андерсона «Воображаемые сообщества» – в отличие от Геллнера, Андерсон сосредоточивается на медийной природе нации. Необходимо уточнить, что «воображаемый» характер нации не имеет отношения к совершенно ложному тезису о ее иллюзорности – понятие «воображаемого сообщества» противопоставляется сообществу «реальному», т. е. человеческим сообществам, члены которых взаимодействуют «лицом к лицу», имеют непосредственные контакты, как, например, жители деревни. К числу «воображаемых сообществ», помимо нации, принадлежит, например, церковь – католик знает тех, кто принадлежит к его приходу, знает отца-настоятеля, может быть знаком с епископом, возможно, имеет контакты той или иной степени интенсивности с прихожанами нескольких других приходов, и есть шансы, что видел нескольких епископов, кардиналов и удостоился чести лицезреть Святого Отца. Однако если говорить о таком человеческом сообществе, как католическая церковь (беря исключительно социальный аспект), любой человек в своих контактах весьма ограничен – круг его взаимодействия включает несколько сотен, возможно даже – тысяч человек, но не более того. Равным образом, когда мы говорим о «государстве», например о России или о Франции, то мы не можем его увидеть – причем принципиально, ведь это не наблюдаемый объект: даже если нам доведется посмотреть из космоса, то мы увидим лишь поверхность земли, но никак не государственную территорию – у нас может быть опыт пересечения государственной границы, но и в этом случае мы видим конкретные строения, шлагбаум, людей в форме – когда мы приходим в суд или в полицию, то и там мы не можем увидеть «государство как таковое»: государство мы созерцаем, разглядывая политическую карту, где проведена линия, обозначающая государственную границу и территория в пределах этой линии закрашена каким-то цветом – карта визуализирует территорию страны, символы – такие, как государственный герб и флаг, гимн – обозначают для нас государство, равно как форма одного вида отличает для нас наших пограничников от польских на государственной границе. «Воображаемые сообщества» – это те, которые приобретают для нас реальность как целое именно через подобные проявления, мы переживаем свою принадлежность к ним в своем воображении, а не в реальных действиях – т. е., когда мы участвуем в сельском сходе, то мы можем наблюдать всех или большую часть обитателей села, а когда участвуем в параде или шествии, прославляющем наше отечество, то тогда каждый из нас, переживая реальность действа и через него испытывая принадлежность к сообществу, тем не менее само действо определяет как «представительство» нации/государства/церкви – т. е. замену одного объекта другим, долженствующим его представлять (другое дело, что характер этой замены может пониматься, допустим, как символический, в понимании Шеллинга, т. е. как «конечное воплощение бесконечного»).
Тем самым процесс нациестроительства – это процесс, в ходе которого члены одной нации научаются «совместно воображать», не обязательно одинаково, но достаточно однородно – что и делает их членами одной нации, они принадлежат к одному информационному сообществу, т. е. не только обмениваются информацией, но и обладают в достаточной мере общим контекстом. Создание нации, таким образом, связано с поздним модерном теперь уже не в рамках предложенной Геллнером прямой зависимости от индустрии, а с появлением медиа, быстрым процессом вовлечения большей части общества в единую систему информационных обменов. Нация строится через посредство: (1) школьного образования – которое распространяет, например, единый нормативный язык, общее представление о прошлом, общий культурный канон; (2) армию, во многом выполняющую те же функции; (3) средства массовой информации – сначала массовая печать, «век газет», а затем радио и телевидение, обеспечивающие общенациональную информационную повестку, и (4) создание мест памяти – от национальных монументов до национальных музеев, структура экспозиции которых призвана провести посетителя от глубокой древности к настоящему моменту, показать нацию в истории – как она прошла свой тяжелый, но неизменно славный путь, чтобы достигнуть настоящего момента и предуготовить славу в будущем, которая превзойдет или будет достойной прошлого.
Теории 1980-1990-х гг. ставили в центр внимания проблематику «нации», увязывая с ней «национализм» как движение, направленное на создание таковой. Однако по мере того, как дискуссии углублялись и методологические вопросы становились все более сложными, становилось очевидным, что парадоксальным образом собственно «нации» вполне не встречается – каждое национальное движение отсылает к примеру неких других «наций», состоявшихся, создавших «национальное государство», но на практике последние регулярно апеллируют к прошлому, когда «национальное единство» действительно существовало, и/или обращаются к будущему, призывая к действиям, которые позволят «нации» осуществиться, преодолев современные препятствия. В этой связи в последние годы гораздо чаще говорят не о «нациях», а о «национализмах» – если итогом дискуссий предшествующих лет стал консенсус, согласно которому не «нации» порождают «национализм», а последний, напротив, формирует «нацию», то в современной оптике «нация» все чаще осмысляется как «идеальный объект», образ, определяющий действия конкретных групп (см. работы Р. Брубейкера).