Страница 13 из 16
В разгар рабочего дня на ипподром пришел Лысухин, чтобы проверить, как готовят к призу молодняк, недавно прибывший с его завода. На дорожках тренировалось много лошадей. Появления Браслета с поддужным Лысухин не заметил. Молодая лошадь-трехлетка, которой он был занят, шедшая очень резво, тяжело засбоила и стала. Лысухин поморщился и остановил секундомер. В это время мимо трибуны на замечательном ходу пронесся гнедой рысак. Перед Лысухиным мелькнули только часть крупа и трубой откинутый хвост.
«Громадного класса лошадь», – подумал он.
Наездник показался ему незнакомым.
«Гастролер, верно, – решил он. – Совсем мальчик, и уже ездит на такой лошади», – с удивлением всматривался он в наездника.
Заглядевшись на гнедого рысака, Лысухин прозевал, как снова пошла его трехлетка, и опоздал пустить секундомер. С досадой сунул он секундомер в карман. Рысак вышел из-за поворота и мчался по противоположной дорожке. Теперь от Лысухина его закрывала поддужная. Внезапно Лысухин побагровел и крепко сжал зубы. Он разом забыл и о гнедом рысаке, и о трехлетке. Рядом с незнакомой лошадью скакала поддужная из его собственной конюшни.
«Не может быть, чтобы без меня посмели», – успокаивал он себя, но другой такой поддужной припомнить ни у кого не мог.
Лошади вышли из-за поворота и приближались к Лысухину. Теперь гнедой рысак закрывал поддужную. Весь в мыле, он, распластавшись, летел по прямой к месту финиша. Но Лысухина интересовала сейчас только поддужная. Он видел, как Пегаш, выбившись из сил, галопом едва поспевал за рысаком.
«Мой», – убедился Лысухин и даже обрадовался, что наконец узнал.
Взглянув на ездока, он изумился еще более, узнав в нем старика Рыбкина. И вдруг смутная догадка мелькнула в мозгу.
«Не может быть, чепуха!» – рассердился он.
– Браслетом любуетесь, Алексей Григорьевич? Редкая лошадь. Кто бы мог подумать, что она вернется на ипподром? – раздался рядом голос мелкого коннозаводчика.
Лошади съезжали с круга и проходили шагом мимо Лысухина. Лысухин с трудом узнавал Браслета. Жеребец раздался в плечах и в крупе, только красивая породистая голова стала еще суше да в глазах появилось спокойное и ласковое выражение.
«Конюх Сенька Мочалкин», – узнал наконец Лысухин и ездока.
Скоро запыхавшийся конюх разыскал Рыбкина на проводном дворе.
– Беги в конюшню, сам дожидается, – взволнованно сообщил он старику.
Шаркая валенками и размахивая на ходу руками, Рыбкин заспешил следом за конюхом.
В конюшне, сидя на табуретке, ждал хозяин. Старик подошел к нему, снял шапку и молча поклонился. Лысухин долго рассматривал Рыбкина, словно забыл, как он выглядит, потом спросил:
– Ты что своевольничаешь?
Рыбкин переступил с ноги на ногу и промолчал. Он не понимал, куда клонит хозяин.
– Кто тебе позволил на резвую работу садить на Браслета мальчишку?
– Я за этого мальчишку отвечаю… как за себя, – твердо ответил Рыбкин.
– Берешь много на себя, старик, – упрекнул Лысухин. – Чем ты отвечаешь? Если понесет, разве мальчишка справится с ним? И его убьет, и сам убьется. Такому жеребцу теперь цена двадцать тысяч да еще штраф за мальчишку. Я не знал, что ты так богат.
– Он теперь смирный, на нем кто хочет поедет, – защищался Рыбкин.
– Почему ж ты сам не ездишь?
– Руки у меня ослабли, тянет он на резвой, – глухо проговорил Рыбкин.
– Ладно, старик, я не сержусь на тебя. А скоро будет готов к призу жеребец?
– Хоть завтра, – оживился Рыбкин. – Приз наш наверняка.
Лысухин вынул из бумажника три красненьких десятирублевки и протянул их Рыбкину:
– Вот за труды получай пока.
– Благодарю покорно, – поклонился Рыбкин.
– Мальчику передай, чтобы старался. А с завтрашнего дня прежний наездник будет Браслета к призу готовить. А ты отдохни.
Рыбкин дернул головой. По лицу у него поползли красные пятна.
– Несправедливо это, – тихо сказал он. – У нас уговор был, что Браслета я после приза сдаю. Не пойдет лошадь – до конца жизни отслуживать буду. Крепостной вроде, а пойдет – с приза мне сотню.
– Но позволь, голубчик, ты же сам сказал, что ты с ним не справляешься. А сотню ты получишь и так.
– Мочалкин справляется. Я его учил. Разрешите ему.
– Дуришь, старик. Какой же он наездник!
– Мочалкины из рода в род наездники, – настаивал Рыбкин. – Еще от графа Орлова идет. Его прапрадед Семен Мочалкин на Барсе Первом ездил. У него кровь наездническая. Он справится.
– Жирно будет для первого раза на такой лошади ехать. Ты видел, чтоб с таких лошадей начинали? – спросил Лысухин.
– Он справится. У Браслета все шансы.
– Вот почему я не могу допустить. А если не возьмет приза? Ты мне пять тысяч тоже отрабатывать будешь? Что, ты очень долго жить собираешься? Довольно. Мы прекратим этот разговор.
Рыбкин постоял с минуту, потом, не говоря ни слова, повернулся и пошел к выходу. Он еще сильнее прежнего шаркал валенками.
Через два дня в конюшне появился Савин. Браслет ждал его уже в сбруе. Сенька хотел предупредить, что Браслет привык к поддужному, но не решился заговорить с важным наездником.
Когда наездник забрался в качалку и взял вожжи, к нему подошел Рыбкин.
– Не поедет он один, я его с поддужным работал.
– Спасибо за совет, – поблагодарил Савин.
Промяв жеребца, наездник постепенно стал отпускать вожжи и переводить Браслета на мах. Браслет пошел быстрее. Седок собирался уже пустить его врезвую, как вдруг жеребец без всякой видимой причины пошел ленивой, небрежной размашкой. Наездник приподнял правую вожжу и звонко щелкнул языком. Браслет вздрогнул. Он завертел головой по сторонам и заржал, но быстрее не пошел.
«Старик прав», – решил наездник и подобрал вожжи.
Он ждал. Сзади переходил на мах знаменитый серый рысак. Скоро он поравнялся с Браслетом, и некоторое время лошади шли рядом. Браслет покосился на уходящего соседа, фыркнул и потянулся вперед. Наездник чуть-чуть отпустил вожжи. Поравнявшись с серым рекордистом, Браслет пошел махом.
Рекордист ускорил ход, картинно высоко выбрасывая ноги.
Браслет без рывка плавно пошел вперед. Низко осев над землей, он широкими взмахами захватывал дорожку. Лошади мчались рядом, голова в голову. Прошли полкруга. Браслет тряхнул головой и сделался еще ниже. Он ринулся вперед, зло кося глазами на соседа. Наездник улыбнулся, оскалив редкие широкие зубы, и, подобрав вожжи, придержал его. Оставшись один, Браслет увял.
Савин съехал с круга и, сойдя с качалки, сказал Рыбкину:
– Отъездить такую озлобленную лошадь мог только очень большой наездник. На всей земле таких тренеров, которые сумели бы это сделать, немного. Я считал его конченым. – И Савин крепко пожал заскорузлую ладонь Рыбкина.
Рыбкин покраснел и залепетал быстро и многословно:
– Перетянули его, а теперь отдохнул он. Годы опять же подошли. В силу лошадь вошла. Теперь ему ничего не страшно. А резвости своей он еще и половины не показал. Он еще поставит рекорд, помяните мое слово. Я, может, не доживу до этого. Другой такой лошади на ипподроме нет и давно не было. Только без Сеньки я бы с ним не справился. Восемьдесят третий год мне пошел. Его Сенька на приз хотел подготовить, – ткнул он пальцем в сторону Сеньки. – Способный паренек, наезднических кровей. Да не моя лошадь, не моя воля.
Наездник приказал Сеньке, собиравшемуся водить лошадь:
– Передай лошадь другому. Ты со мной на поддужной поедешь. Я сам посмотрю, какой ты.
Савин ежедневно тренировал Браслета. Гордый наездник при встречах неизменно первый торопился здороваться с Рыбкиным за руку. Этой чести у него не всегда добивался даже управляющий конюшней. Однако Сеньку он не удостаивал и кивком головы. Он доверял ему разную работу на лошадях невысокого класса, но за все время Сенька не слышал от него ни одного ободряющего слова. Зато ругал его Савин часто и подолгу. Даже во время езды он ухитрялся сердито отчитывать Сеньку на ходу. Рыбкин наблюдал за муштрой, ухмылялся в усы и удовлетворенно покачивал головой.