Страница 18 из 25
- Не свалишь, - прохрипел Штарк. - Не-е с-свалишь. - Он упал на колени, прикрыл лицо ладонями. Он вертелся на полу, бормоча: Проклятый, жжешь... Проклятый, жжешь...
Я подошел, я схватил и оторвал от лица его руки: по коже лба и щек набегали мелкие водяные пузыри.
- Проклятое слабое тело, он сжег его. Проклятое, проклятое, проклятое тело... - говорил Штарк. - Я разделаюсь с тобой.
Я снял с него шлем и хорошим пинком пустил по коридору. Шлем завертелся и покатился - белый и круглый шар. Затем я приказал Штарку спать до утра, спать, спать...
И ушел.
Оглянувшись, увидел фигурку, поблескивающую на полу. Над нею клохтал дежурный робот. Он ворочал Штарка, затем подхватил его и поволок по коридору, растворился в голубом сиянии его стен.
Штарк спит. Я улавливаю в нем сонное шевеление слов... "Мой мир, мой ребенок"...
5
Колонисты... Эти не спят. Они устали, испуганы. Вопрос - отчего я не арестую Штарка - тянет на меня сквознячком из всех черепных коробок.
Я предвижу - они пойдут ко мне один за другим и станут оправдываться.
Первой пришла Мод Гленн. Одета просто и выглядела предельно уютной - полненькая, с завитушками на затылке. И волосы словно у моей жены. Проговорила больше часа, обвинила Гленна в черствости, в бездушии. Обвинила и себя в том же. Плакала. Я убедился еще раз, что Гленн, тот, которого она знала, будет жить в ней до самой ее смерти. Это, конечно, тяжело. Я, дурак, расчувствовался и убрал из ее памяти Гленна, и она стала кричать, что до разговора была другая-другая-другая! - и хочет ею оставаться.
...Механик рассказал еще о Гленне и Штарке.
Гленн был ему неприятен, так он говорил. Хотя и отдавал должное человек весь "наверху" и не от мира сего.
Он принялся рассказывать о Люцифере, о склоках. Он сидел и нудил, я же рассматривал те кадрики, что мелькали в его памяти.
Пришел Шарги. И такую исступленную зависть к Штарку я увидел в нем!
Шарги (искренне!) спел хвалу Гленну как работнику, целиком преданному науке. Рассказал: "Я познакомился с ним в Институте внутриклеточной хирургии, ассистировал ему. С первых же дней был поражен его императивным темпераментом, силой и мощью его облика. Когда он входил в лаборатории, с ним вливалась сила. Мне стало ясно, я должен быть близок к нему. Он убедил меня, что пора переносить его опыты на целую планету. Нас было много одержимых. Где они? Отвечаю погибли здесь в первые месяцы. Я же остался, я старался выжить. Да, за первые месяцы у нас выбыло две трети людского состава: событие чрезвычайное. Но вернусь к Гленну.
До сих пор я помню этот массивный, словно глыба, череп гения-дурака, эти руки с десятью ловкими щупальцами, его взгляд.
Однажды я при нем просматривал журналы по хирургической селекции тотальной селекции.
Гленн рассвирепел. Он сказал: "Острые селекционные подходы устарели. Весь организм, как осуществление тончайшей и целесообразнейшей связи огромного количества отдельных частей, не может быть индифферентным по своей сущности к разрушающему ее. Он сосредоточен на спасении прежней своей сущности. Это служит почти непреодолимым препятствием на пути селекции.
Нам нужна игра на точнейшей клавиатуре и скорее гармонизация готовых организмов, чем создание новых".
Вот это и привело нас сюда, на Люцифер. Но здесь я понял - это же работа на тысячу лет - или на миллион. А у меня их только сто.
И мы его подвели - ради спасения нашей жизни.
А сейчас жалеем о нем - ради спасения своей сущности человека. Это диалектика, Судья.
...Да, да, мы продали его за похлебку. Но не думайте, что мы чавкаем спокойно. Нет!
- Еще бы, - сказал я. - Еще бы. У тебя бывает изжога.
...Я побывал и у Штарка. Он спал в саркофаге из освинцованного стекла. Прятался! Свистел механизм, качал воздух, лицо Штарка было покойно и насмешливо.
Итак, завтра он обрушит ответный удар. Это и даст мне нужное знание.
...Полчаса назад Штарк экранировал себя и почти исчез. (Впрочем, две-три синие его искорки то и дело мелькают.) Я ищу. Я хожу и стучусь в комнаты. Вот четверо - опять карты и грибы. Они едят их, запивая апельсиновым соком.
Я приказываю им смотреть, на меня. Смотрят. Глаза сонные. Веки красные ободки.
- Как Штарк... - спрашиваю я, - относился к колонистам?
Я наклоняюсь к ним.
- Он говорил, мы поставщики кирпичей для его, именно его, мира.
Лица их багровеют, подбородки выдвигаются, бицепсы напрягаются.
- Он нас презирает, - сообщает Курт. - Он презирает меня. Смеет презирать. А я биолог, я лично нашел тринадцать новых видов. При Гленне я был человеком, а сейчас?
- Всех, - уверяет Шарги. - О, я его знаю. Он такой, он всех презирает. А попробовал бы расшифровать ген. Он просто дурак рядом со мной.
- Он сволочь, - говорит третий грибоед. - Изобретатель, практик, дрянь. Только мы, ученые, настоящие люди.
- Он убил Гленна, - рыдает четвертый. - Гленн был гений и умер, а я живу. Зачем?..
(Ага, искры, тень Штарка - он только что заходил к врачу.) Теперь мне нужен эскулап. Точнее, его робот-хирург.
Врач в кабинете. Человекоробот (в половину моего роста) лежит на кушетке с блаженной улыбкой на пластмассовых устах. Оказывается, идет испытание какого-то токсина.
Говорил со мной врач осторожно, шагая по комнате от банок с заформалиненными маленькими чудовищами до стеллажей с гербарием. (Все растения ядовиты. Так и написано - "яд". И косточки нарисованы.) По его рассказам я кое-что узнал о милой сердцу врача орхе.
Я притворился неверящим.
- Вы ее понюхайте, - советовал мне эскулап. "Он нанюхается испарений, - соображал он. - Погаснут его глаза, его напряженная воля, и я уйду - Хозяин ждет".
Черная орха живет у него в аквариуме, герметически прихлопнутая крышкой. Врач откручивает зажим. Я беру орху. Красива - черные бархатистые тона. Лепестки из всех пор извергают тонкий, сладкий запах. Он окутал мое лицо - молекулы его стремились войти в меня. Я видел их клубящийся полет.
Я вдохнул - и ощущение порочной неги охватило меня.
Я стал двойной - прежний "я", неплохой парень, млел от сладости этого запаха. Другой - теперешний - видел движение молекул, их вхождение в кровоток, их попытки химически соединиться с гемоглобином.