Крик

— врёте, — хлёстко и зло отрезала она, — и, если не скажите правды я сию секунду иду к главному егерю и сообщаю о том ко мне в дом завалился кто-то в форме, весь в крови и грязи, — вариантов у меня было не много, к егерю и охранникам этого поселения меня совершенно не влекло. Отлежаться бы и валить дальше на все четыре стороны.

— я участвовал в сражении и скрылся в лесах спасая свою жизнь. И нет, егеря не надо, потому что мне совершенно не хочется в Лагерь.

Она лишь сухо кивнула, окинув взглядом моё лицо встала и прошлась по комнате:

— Меня зовут Мара, — она помолчала, — а что с вами делать я решу чуть позже, пока советую поспать и набраться сил.

Несколько дней я только и делала что ел и спал. Моя спасительница была дома только утром в обед и вечером, в остальное же время похоже трудилась не покладая рук своих. Эта женщина была чудо как не многословна, за всё время пребывания в её обители наш первый разговор был самый богатый на слова. Когда я смог встать Мара сообщила мне, что когда я буду чувствовать в себе силы то могу уходить, я не поверил своим ушам, но переспрашивать не стал, дабы не гневить её.

Уходил я рано утром, когда рассвет только забрезжил над деревьями, хозяйка дома спала, как мне показалось вначале, но обернувшись у самой кромки леса я увидел на крыльце белое пятно длинной ночной сорочки — вышла проводить, накануне я сказал, что уйду утром.

В чаще, откровенно говоря, мне жилось не плохо, ещё перед тем как выйти к селению я схоронил оружие, которое забрал с поля боя, мучило только одиночество, тоскливое тягучее, оно заползало в душу стоило мне перестать заниматься делами и в конце второй недели своего затворничества я собрал шкурки пойманных до этого зверей, для пропитания, и немного свежего мяса и под покровом ночи пришел к дому моей спасительницы. Свет не горел, но я тенью прокрался к крыльцу и постучал. Дверь отворилась мгновенно, словно она все ночи проводила рядом с ней ожидая моего прихода:

— Ли? — он удивленно приподняла бровь, словно ждала кого-то другого, — ну проходи раз пришел.

Я отдал своё подношение, женщина лишь хмыкнула, но уголок её губ слегка приподнялся в намёке на улыбку. Мы всю ночь просидели за столом, попивая чай. Мара почти всё время молчала, слушая как я рассказывал о своём житье бытье.

Так начались наши немного странные отношения. Я приходил к ней раз в неделю и всегда она словно бы ждала меня. Со временем я узнал, что она вдова, мужа придавило деревом на лесозаготовках, узнал, что она фельдшер при этой маленькой деревушке, что она на пять лет старше меня. Нет эта загадочная дама не стала более болтливой, каждое слово разве что не клещами вытаскивать приходилось, но с ней мне было хорошо. Прошло около полу года, когда она в своей привычной, сухой манере сказала:

— приходи почаще, а хочешь, можешь не уходить.

Вот тогда я и узнал, что благодаря хирургам не только многое приобрёл, но и кое-что потерял. В период моего взросления меня не минуло половое созревание, с которым я справлялся, наверное, как и все, но после попадания в армию эти вопросы меня престали интересовать совершенно. Я никогда не размышлял почему, не мучает и ладно, и только с Марой пришло прозрение. Мне было хорошо с ней, я испытывал к женщине нежность и даже любовь, мне хотелось обнимать её, касаться, проявляя свои эмоции, но не более. Выяснив этот странный факт, мы разобрались, что всё необходимое в наличие, но похоже до мозга сигналы о подобных потребностях не доходили.

Тогда я на долго ушел в лес, переваривая свою ущербность и невозможность дать любимой женщине простое, но полноценное женское счастье. И опять Мара меня удивила, через некоторое время моего затворничества, она нашла моё логово и просто сказала:

— вернись, — впервые в её равнодушном голосе промелькнула эмоция, она просила. Как я мог отказать.

Лет пять мы прожили, не зная горя. Ко многому привыкаешь и приспосабливаешься, мы нашли выход и из моей сложной ситуации, и она научилась хоть немного общаться, подпуская меня к своим эмоциям. Тогда я с уверенностью мог сказать, что счастлив.

А потом пришло Общество, выяснилось, что деревня помогала повстанцам в силу своих сил и способностей. За это её просто стёрли с лица земли. Когда я вернулся из леса, после охоты на месте домов зияло пепелище, а армия уходила в другую сторону предварительно проследив, чтобы пожар никуда не перекинулся. Через несколько дней меня нашли повстанцы, я был очень решительно настроен уничтожить всё Общество, не вникая в детали.

Какая моя жизнь была у повстанцев? Пустая и однообразная пока не появилась Ася. Я понимал её горе, я скорбел с ней, пусть и о своём, именно это и объединило нас. Она была первым человеком с кем я захотел общаться. Она многое дала мне, стала близким человеком. Любил ли я её как женщину? Не знаю, но сейчас ближе неё у меня никого не была. Ради неё я был готов умереть. А вышло так что я умру просто так, даже не получилось оплатить своей смертью ни жизнь Аси, ни её Германа, без которого она не мыслила своего существования. Он меня раздражал, мы по многим вопросам с ним не сходились, но он был нужен единственному человеку, который что-то значил для меня…

А вышло всё проще: А6 — убит.

34-35

34

Герман

Я открыл глаза, изображение было мутным и плыло. Где я? Тело пронзала боль и скапливалась где-то между левой стороной груди и лопаткой. Господи, как больно! Что произошло? Я помнил лишь глаза Аси и её истошный, надломленный крик:

— Герман!

Помнил, как она смотрела на меня сначала с любовью, а потом вдруг с ужасом, помню раздирающую боль, пронзающую меня, заставляющую забыть обо всём и молить всех богов о её прекращении. Сейчас она немного стихла, но всё ещё терзала меня. Я попробовал шевельнуться ничего не произошло, но от попытки сознание подернулось рябь. И наступила темнота…

Я поднял отяжелевшие веки, в этот раз изображение не пугало совей муторностью, да и боль прошла, оставив за собой лёгкий пекущий зуд. Зато вернулось возможность хоть как-то соображать, я попытался оглядеться, но тело меня не слушалось. Ладно будем разбираться с тем, что есть. Где я? Если я себя плохо чувствую, может я в больнице. Надо мной белел потолок, покрашенный краской, и стены, обложенные белой плиткой, у повстанцев в мед. части такого не было…

Ох нет! Этого не может быть! Так не бывает! Рефлекторно попытался дернуть головой, но это были пустые потуги. Лагерь? Только не это! От осознания этого факта стало страшно. Я, наверное, почти ничего не боялся, только за близких и вот этого, очутиться снова в Лагере. Живот скрутила фантомная боль, мозг подсунул воспоминания, как я лежал в бараке подобного заведения, гния заживо. Я не хочу! Нет, нет, нет! Пожалуйста нет! Одинокая слеза ужаса скользнула по щеке оставляя мокрый след.

Снаряд не попадает дважды в одну воронку, в этот раз меня не спасут…

От этого стало очень горько. Вот такая глупая и бесполезная жизнь. Лучше бы сразу умереть, но провидение не было ко мне столь добро.

Дверь бесшумно отворилась, я видел только её верхний край, но мне этого вполне хватило, чтобы понять — я уже не один. Через секунду надо мной появилось лицо молодого мужчины и воротник его белого халата, где я, сомнений не осталось:

— Болит? — поинтересовался он, ощупывая мою грудь.

— Нет, — просипел я.

Он исчез из моего поля зрения отойдя к мерно попискивающим аппаратам, что-то записывая, я слышал его шаги и как стилус шуршит по экрану планшета.

— Где я? — мой вопрос предсказуемо остался без ответа, а медик, ни сказав больше не слова покинул палату.

Я не долго пролежал один, очень скоро дверь снова отворилась, но на этот раз посетитель не спешил ко мне подходить, легкие шаги остановились, чуть поодаль от моей кровати, послышался звук прокалываемого лекарственного пакета и обратные шаги. Уже через минуту новое лекарство начало действовать, не давая осознавать действительность.