Обмасонивание

-- Ну вот. Скотина и бабы откричали, мужики проснулись. Теперь они тушить кинуться. Со сна. В одном исподнем. А мы их, стало быть... От ворота! Выстрел.

Машина зашвырнула в сторону разгоравшегося за городской стеной пожара, густую горсть мелких чёрных предметов.

-- Кирпичики полетели. Половинки. Края, уголки у них - неприятные. Оно, конечно, ежели в бронях или, там, хоть бы в тулупах... А вот когда в исподнем, без шапок... и тут кирпичинка прилетела... - очень доставляет. Теперь уже и простыми каменюками можно побаловаться. На ворот!

Глядя, как мужики рвут рукояти на вороте, как прислуга затаскивает в пусковой желоб очередную пращу, Дрочила довольно рассуждал:

-- Пожарик мы им устроили. Потушить не смогут. Ветерок-то, вишь ты, какой поднимается. Раздует огонь до неба. И пойдёт по всему их городку, криво-удскому - валом пламенным. Стеною. И никакие там внутри валы да стены - его не остановят. Людишки тамошние побегают, посуетятся, да и кинуться в тую сторону. Прям твоим коникам зубастым под копыта. Ты уж не оплошай.

-- Тогда мне - лодочку и в лагерь. Ты-то тут как?

-- А пойдём следом потихоньку. Вдоль крепостицы. Лупанём разок-другой-третий. Чтобы бежали веселее.

"Зубастые конники" - про копейщиков Салмана. У них на лошадиных личинах - доспехе, который голову коня закрывает - нарисованы ложные страшные глаза и зубастые пасти. Просто для психологии.

Когда я вернулся к лагерю было уже светло. Светло от стены пламени, вставшей над "саблевидным" мысом.

Горели не только крыши-навесы и стены-плетни местных полуземлянок - полыхнули и стены на валах. Крепчавший ветер выносил в нашу сторону снопы искр и охапки летящих головней.

По счастью, на земле гореть ещё было нечему, а лагерь мы поставили достаточно далеко. Но кони выведенных из лагеря воинов - нервничали.

Понятно, что перегородить полторы версты в основании мыса нашими силами было невозможно. Но и противник не имел возможности организовать сколько-нибудь внятную атаку.

Месиво из орущих мужчин, вопящих женщин, плачущих детей, мычащих коров, ржущих лошадей, блеющих овец, лающих и гавкающих собак... выдавливалось из единственных узких ворот в крепостном валу, растекалось по сожжённому нами предместью. Но не останавливалось - потоки жгучих искр падали на головы и одежду, поджигали прямо на теле, гнали дальше, к нам в руки.

Ребята Ольбега, развёрнутые на флангах и за речками, вовсю использовали "искусственное освещение" - отстреливали чудаков, сумевших перелезть стены и пытавшихся на подручных плав.средствах уйти вверх против течения или на другой берег. Егеря, на нескольких лодочках стянулись к самому острию мыса и отлавливали сносимых течением туда.

Поперёк подгородного луга стояли обе турмы Салмана. Развёрнутые в шеренгу, выровненные как по линейке, на высоких конях, в единообразном снаряжении, с опущенными личинами людей и коней, с копьями, на наконечниках которых играли отсветы пламени, они выглядели мрачной, нечеловеческой, смертоносной стеной. Подсвечиваемой багровым от пожара.

Рыцари смерти на чудовищах злобных.

"Зверь Лютый" призвал "легионы демонские".

У эрзя другая теология, но смысл понятен: смертоносность противоестественная.

Вчерашние пляски картов, с молитвами богам, с призыванием сверхъестественных сил и сущностей, всеобщий угар мистицизма и чертовщины, подталкивал массу паникующих, ещё толком не проснувшихся, людей к восприятию происходящего как приход к городу потусторонней нечисти.

-- Демоны преисподней станут стеной у нашего порога! Ангелы смерти оборонят наш дом!

Они просили богов об этом - оно случилось. Правда, несколько не так, как планировалось. "Демоны" - встали. Только "дом" - пришлось покинуть, "порог" - переступить. И вот она - "погибель неумолимая". И ты перед ней, во власти её, "перед порогом", голый и босый.

"Бойтесь желаний - они исполняются". И они боялись. До дрожи в коленках, до потери сознания.

Зажатые между адским пламенем за спиной и адскими воинами впереди, погорельцы кидались к волонтёрам Кавырли и ветеранам Саморода как к избавителям и спасителям. От ревущего ужаса пожара сзади и безмолвного ужаса всадников спереди.

Самород, восседавший на невысокой белой лошадке посреди полной паники толпы, чувствовал себя "господином вселенной и окрестностей". По его приказам ничего не соображающих, испуганных беженцев сортировали, отделяя от множества домашних животных, обдирали и упаковывали. Четыре тюка с наручниками, которые мы притащили из Пичай-городка, упрощали и ускоряли процесс. Некоторых беглецов, производящих неправильные движения и звуки, преимущественно - жрецов и собак, рубили тут же.

К рассвету пламя над городом опало. Но только через сутки, когда прошёл лёгкий дождик, стало возможным зайти на погорелое городище. Ещё три дня то в одном, то в другом месте на пепелище вдруг появлялся дымок.

Вот так, примерно, горели полторы сотни русских городов в "Батыево нашествие", сотня булгарских, эрзянские, мокшанские, буртасские, марийские... А аланские, или, например, польские - горели хуже. Камня больше. Но остывали - дольше. И прокалённые, закопчённые валуны и булыжники вдруг громко трескались посреди наступившей в погибшем городке кладбищенской тишины, раскалывались от перепада температур под моросящим дождиком или падающим снежком...

В городке изначально было тысячи четыре насельников. В результате проповеди картов, всенародного воодушевления по поводу "великой берёзы" и такого же отвращения к "ихнему голому мужику на кресте", добавилась ещё тысяча. Тысячи две погибли. Большинство - в ходе давки вблизи ворот в разных линиях укреплений. Преимущественно старики, дети, женщины.

Позже, по останкам, по кучкам застежек-сюльгамов было видно как фортификационное преимущество - многорядность укреплений, превратила ворота в каждой из них, в братские могилы. Точнее - в сестринские. Где панически бегущая от огня толпа хомнутых сапиенсов в смеси с домашним скотом, давила и затаптывала сама себя. Наиболее слабых в себе.

Глава 534

Выжечь вражеский город вместе с гражданским населением... Не радует. Остаётся успокаивать себя сравнением с англо-американскими ВВС.

Бомбардировка Гамбурга в ночь на 28 июля 1943 года:

"При налете, который начался в 1 час ночи, на густонаселенный жилой район восточнее Эльбы были сброшены тысячи тонн фугасных и зажигательных авиабомб. За считанные минуты на территории около 20 квадратных километров повсюду возникли огромные пожары, разраставшиеся настолько быстро, что уже через пятнадцать минут после сброса первых бомб все воздушное пространство, стало сплошным морем пламени. А еще через пять минут, в час двадцать, разразилась огненная буря такой интенсивности, какую до тех пор никто и помыслить себе не мог. Огонь, взметнувшийся ввысь на две тысячи метров, с такой силой затягивал кислород, что воздушные потоки приобрели мощь урагана...

Так продолжалось три часа. Эта буря срывала фронтоны и крыши домов, крутила в воздухе балки и тяжелые плакатные стенды, с корнем выворачивала деревья и гнала перед собой живые человеческие факелы. Из-за рушащихся фасадов выплескивались высоченные фонтаны пламени, мчались по улицам, словно приливная волна, со скоростью свыше 150 километров в час, огневыми валами кружили в странном ритме на открытых площадях. В некоторых каналах горела вода. В трамвайных вагонах плавились стекла, в подвалах пекарен кипели запасы сахара. Выбежавшие из укрытий люди вязли в жидком, пузырящемся асфальте, не могли выбраться, падали и замирали в гротескных позах...

Когда настало утро, солнечный свет не проникал сквозь свинцовый мрак над городом. Дым поднялся на высоту восьми тысяч метров и расползся там исполинской, похожей на наковальню грозовой тучей. Зыбкий жар - пилоты бомбардировщиков рассказывали, что чувствовали его сквозь обшивку самолетов, - еще долго исходил от чадящих, тлеющих груд развалин. Жилые кварталы, уличный фронт которых составлял круглым счетом 200 километров, оказались полностью уничтожены.