Струны черной души

Перед судом Паша пришел ко мне с идеей:

– Маргарита Викторовна, все изменилось. У нас больше нет причины поддерживать ваше признание. Мы можем сказать, что Таня только вам призналась в убийстве, что покончила с собой, потому что не вынесла вашего ареста. Вам не нужно больше спасать дочь. Вы не виновны.

– Ты себя слышишь? – спросила я презрительно. – Ты предлагаешь мне оговорить мою девочку именно сейчас, когда она окончательно стала беззащитной? Оболгать ее память? Забудь о таких ходах, иначе ты никогда не станешь адвокатом.

В свое шоу-суд я ступила спокойно. Они все играли по моим правилам.

Эксперт даже внес коррективы в свое заключение: допустил, что смерть Анатолия наступила на час позже, чем он предполагал ранее.

Я рассказала правду о своих подозрениях последних лет. Они были на самом деле, я помнила каждую мысль и каждый укол открытия. Озвучила совершенно бесстрастно, но прозвучало все, конечно, более чем достоверно. Отвергла сама версию самозащиты или защиты дочери.

– Мой муж был лишен агрессии. Он даже испугался, увидев меня. Он ничего непоправимого не успел сделать. Но я не могла больше справляться с собой. Да, это был гнев оскорбленной матери, ревность обманутой жены. Не сожалею. Прошу понять меня правильно: мне жаль, что муж умер, но я не думаю, что такой сильный порыв эмоций можно было выразить другим способом. И жить с этим мы с ним не могли бы. Готова ответить. Заслужила это. Большего наказания, чем гибель дочери, для меня не может быть.

Меня слушали внимательно, временами почти сочувственно.

Смерть Тани произвела на них всех впечатление. Им, как и мне, было известно, что я могла бы выдвинуть обвинение против следствия в доведении до самоубийства.

В процессе следствия я постоянно делала заявления, писала жалобы на жестокость допросов. На суде я не произнесла об этом ни слова, как, разумеется, и о своей уверенности в том, что самоубийства не было. Было убийство.

Паша зачитал по бумажке длинный список моих смягчающих обстоятельств. Судья в некоторых местах кивала.

Все это учли, как и мой новый статус осиротевшей матери. Приговор – пять лет колонии общего режима. Точнее, где-то за Серпуховом.

Прощаясь, папа плакал и говорил, что приедет.

– Пожалуйста, не нужно, – попросила я. – По крайней мере, до тех пор, пока я не смирюсь с мыслью, что ты видишь меня за решеткой. Подожди, пока освоюсь. Надеюсь, мне разрешат оставить мобильный телефон. Позвоню или напишу тебе адрес, ты сможешь прислать посылку. А пока присмотри за Таней. Сделай все, как я сказала. Следи за могилой, спрячь как следует документы, которые принесет тебе адвокат. До встречи, мой дорогой. Мы справимся и с этим. Я не убивала Анатолия, если для тебя это важно. Просто так было нужно сказать. Поймешь когда-то.

Куда еще тащиться человеку с моей смятенной, смертельно раненной душой, если не на зону. За колючую проволоку между мной и мной.

Вчера и сегодня. Между жизнью и ее отсутствием.

Глава 2

Имя нам – криминал

Двадцать серых, уродливых подобий женщин – такой была моя семья на ближайшие пять лет. «Рабочая хата» в бараке. Общий стол, параша, баланда, койки со смешанным дыханием, хрипами, храпом и матом. Пройдет немало времени, пока я начну различать их по лицам, голосам, отношению к себе.

Первый этап знакомства – это волна насмешливой неприязни, недоброго любопытства и неприкрытой зависти.

Во-первых, я социально чужая.

Интеллигенция на Руси до сих пор обязана оправдываться за «образованность», которая традиционно вызывает дикарский протест и массу подозрений.

Во-вторых, я еще не была похожа на них. Сама удивлялась. Из пожара своего стремительного горя я вышла с тем же лицом и с той же фигурой. Даже похудеть не успела.

Из маленького карманного зеркала на меня смотрели знакомые большие темно-серые глаза. Их отстраненность и горькое безразличие со стороны могли казаться покоем. Брови тонкие, овал лица строгий, рот казался свежим и совсем не бескровным. А кожа – гладкая, нежная, окрашенная в смуглый, чуть золотистый цвет, – мое наследство заморской прабабки, – она, как всегда, поражала воображение других женщин.

Ведь я попала в то единственное место, где никого не заподозрят в макияже и даже просто в каком-то уходе за собой. Плеснула с утра в глаза вонючей водой, отстояв очередь, – вот и весь уход.

Не стану описывать тягостный процесс обживания места, непригодного для жизни вовсе.

Невозможно передать сложности контакта с обозленными, отчаявшимися и реально опасными людьми твоего пола. Это непредсказуемый спектр самых парадоксальных эмоций и их проявлений. Скажу лишь одну вещь.

Я справилась, я не стала жертвой, мишенью, растоптанной, использованной подстилкой, девочкой для насмешек, унижений и битья, потому что мне стал интересен этот чудовищный, этот мой новый мир.

Я хотела в сплошной массе рассмотреть отдельных людей, у меня это получилось. И навстречу однополому сексуальному призыву не пошла, сумев никого не обозлить отказом. Получилось доступно объяснить свою ориентацию, которая не пошатнулась от обстоятельств. При всем понимании другого выбора.

Речь, конечно, только о случаях добровольного, обсуждаемого предложения. Другие случаи без комментариев и понимания: здесь работали только мой яростный протест и хорошая физическая подготовка.

Я увидела рядом женщин с их горем, трагедиями, потерями. За дикими, хулиганскими выходками вдруг следовал приступ страха или боли. И нередко так получалось, что за помощью, разъяснениями и утешениями они обращались именно ко мне.

«Ты, Маргоша, у нас ученая…»

Да, у меня были «коллеги» – мужеубийцы. И, странное дело, моя статья уравновесила страшный недостаток моей интеллигентности. Когда все немного привыкли ко мне, сокамерницы говорили почти с гордостью:

– Это Марго. Она вообще учительница и тоже мужа грохнула. Он директор был. Потому что правильная баба. За дочку постояла.

Примерно так начинался мой смешной авторитет. Его преимущества переоценить сложно. Он в какой-то степени помогал избегать насилия – садистского и сексуального.

Был период, когда я не разрешала себе даже провалиться в крепкий сон.

Я давилась жуткой бурдой, чтобы не утратить физические силы. Они были нужны для сопротивления.

С этой же целью я завела что-то похожее на флирт с майором «отрядником».

Смешно сказать, но этот козел в меня настолько влюбился, что проглотил байку о моей внутренней травме, из-за которой я якобы и убила мужа.

Согласился на компромиссный вариант. После убогой, скотской прелюдии он совершил половой акт сам с собой. Моего присутствия хватило для его блаженства. После любовного свидания он попросил разрешения сделать «фотку на память». И в дальнейшем я время от времени поддерживала «роман», чтобы другие не лезли. За это завхоз по его распоряжению выделял мне лучшие куски и большую порцию. Но самое главное – меня по ночам пускали в физкультурный зал для персонала.

Наступило время, когда я знала о своих подругах по несчастью практически все.

Среди них были совершенно невиновные, отбывающие срок за других. Были тяжелобольные, страдающие, оставленные близкими, оставившие детей, о которых ничего не знали.

Им всем хотелось человеческого тепла, любых, самых банальных советов, ободряющей информации, крошечной надежды.

Я научилась их жалеть и ценить жалость к себе. Но дальше версии, которая значилась в моем досье, конечно, никого не пустила.

Да, есть место, где убийцей быть почетнее, чем заключенным с непонятным статусом «политическая».

Вот этих, как правило, ни в чем не виновных, травили злостно, по приказу вертухаев. Это были настоящие жертвы. А поскольку у нас политических в теории нет, то у них самые нелепые уголовные статьи.

У одной девушки из нашей «хаты» было нанесение тяжких увечий с целью убийства полицейского на митинге. В деле фигурировал его сломанный зуб. Чтобы вы поняли: она весила сорок один килограмм, была страшно близорукой и падала в обморок при виде крысы.