Страница 8 из 15
Сегодня одна из пометок напоминает мне о давно запланированном визите, который я бессовестно и малодушно откладывал. Все-таки со стариками проще…
Чужие воспоминания, наложенные на собственную шкуру, могли бы научить людей ответственности, состраданию, сопереживанию. У нас в базе – тысячи историй людей, которые своей беспечностью и равнодушием причинили другим зло: финансовый крах, увечья, глубокие душевные травмы, смерть. Эти истории могли бы стать предупреждением, назиданием, бесценным опытом, если пережить их по-настоящему. Если бы нашлись те, кто еще захочет учиться ответственности и состраданию.
А еще есть люди, для которых даже воспоминания-причиняющие-боль станут почти счастьем.
12 марта
– Эта женщина говорит: «Мне подойдет любое воспоминание, понимаете, любое, лишь бы там человек двигался самостоятельно. Я просто хочу знать, то есть нет… Я хочу помнить, как это – ходить!»
– Она не знает, о чем просит. – Анфиса складывает руки на груди. – Она представить себе не может, что с ней может происходить в этих самых любых воспоминаниях.
– Конечно. А ее собственные – однообразны и депрессивны.
Анфиса подходит к окну, долгое время молчит, глядя, как возятся Виктория и щенок во дворе.
– Скажи, ради чего ты помогаешь всем этим людям? – наконец спрашивает Анфиса, и этот простой вопрос ставит меня в тупик.
Ради науки, конечно. Да, свой след в ней я уже оставил, но кто откажется от возможности наследить еще больше? Однако есть и другое, менее измеримое и не менее важное. Я только не понимаю, как это сформулировать.
Я хочу сделать жизнь других людей лучше? Но объективно она не станет лучше. Обитателей старческого дома в скором времени ждет самое настоящее забвение. Инвалиды останутся инвалидами, государству не интересно тратиться на экзопротезы: работы им все равно не найти, так не все ли равно, где лежит иждивенец – на больничной койке или «Подмостом»?
Подарить радость? Показать им, что не все в этом мире погрязли в тоске, алкоголе и безработице – или в трудоголии, если посчастливилось что-то уметь в тех областях, где пока бесполезны роботы. Но проявить внимание можно другими способами, менее трудоемкими. Я же задался целью прыгнуть выше головы. И прыгну.
– Может, ты спасаешь утопающих котят ради себя самого? – спрашивает Анфиса.
Я смотрю на ее прямую спину, обтянутую белой майкой. Анфиса смотрит на Викторию.
– Ты думаешь, я что-то делаю неправильно? Что оно того не стоит?
Анфиса пожимает плечами. Меня это сердит, и я уже открываю рот, чтобы бросить ей в спину сердитое обвинение: «Ты слишком много выдумываешь от безделья» или что-то в этом роде, но слова не идут с языка.
В конце концов это я оставляю свою семью одну на целые дни. Девчонкам должно быть ужасно скучно.
Но они никогда не жаловались на скуку. Ни разу не встретили меня в плохом настроении. Не предложили куда-нибудь выбраться или взять отпуск – хотя не могли никогда не скучать, не хотеть в отпуск, вообще ничего не хотеть!
Во дворе Виктория бросает мяч, и щенок со счастливым визгом бежит за ним.
Едва ли у меня есть моральное право в чем-либо обвинять свою семью и бросаться обвинениями в адрес Анфисы. А вот в отпуск выбраться все-таки нужно. Хотя бы на неделю. Когда-нибудь потом.
И все-таки…
– Я делаю это не ради себя, а ради других, – упрямо говорю я прямой спине, обтянутой белой майкой.
27 марта
Уже перед выходом из дома я вспоминаю, что Анна Сергеевна снова жаловалась на старичка, который не обращает на нее внимания. То, что пришло мне в голову, – это, конечно, шутка, очень глупая, детская, но удержаться я не в силах.
– Виктория, а где тот мяч, что бабушка тебе подарила?
– Какой мяч? – Дочь сосредоточенно возюкает стилусом по графическому планшету. Пальцами рисовать проще, но Виктория не ищет легких путей.
– Сине-красный. Который мигает и воет, как баньши.
– Баньши? Я не знаю про такой мяч.
– Летом. – Я понимаю, что хмурюсь, и сильно тру лоб. – Бабушка подарила его тебе летом.
Досадовать, что четырехлетний ребенок чего-то не помнит, – очень глупо. Но моя мама приезжала в гости всего два месяца назад!
Я оглядываюсь на Анфису, но жена вдохновенно нарезает овощи. Ее прямая спина кажется мне напряженной.
Ухожу в детскую, роюсь в коробках с игрушками в поисках сине-красного мяча. Он очень, очень ярко светился и противно пищал. Всегда мечтал его выкинуть.
Мяча я не нахожу. Наверное, валяется где-то на лужайке, ну или он нигде больше не валяется, если Анфиса тоже мечтала его выкинуть.
Возвращаюсь в кухню.
– Анфиса, где тот воющий мяч?
– Не знаю, – тут же отвечает она и отточенным движением сметает в салатник идеально нарезанные помидоры.
Чувствую неприятный, царапающий холодок в груди и отказываюсь от поисков мяча.
– Ладно, все равно это была бы глупая шутка.
Детские дома. Инвалидные дома. Хосписы. «Подмост», в конце концов. Мало ли вокруг «утопающих котят», которым принесли бы счастье чужие воспоминания? Прибавить уверенности в себе, дать надежду, расширить горизонты, показать, что наш мир не столь уж плох, хотя это, разумеется, неправда. Куда меня несет?
Нет ответов. Я путаюсь даже в вопросах, но не могу остановиться, не могу перестать делать то, что делаю, потому что у всех этих людей нет больше никого – нет действительно никого! Только такие же бедолаги, как они сами, и еще медицинские роботы – похожие на людей, бесконечно профессиональные, доброжелательные, терпеливые, бездушные.
Мне все-таки нравится думать, что вместе с воспоминаниями я даю этим роботам и кусочек чужой души, и пусть она не прирастет к роботам, не должна прирастать, не имеет права – но она и не теряется безвозвратно.
Я знаю, что этого мало, и не перестану работать над передачей воспоминаний от человека к человеку. Пока ни одна из рабочих гипотез не похожа на правду, но я неустанно прорабатываю варианты и убеждаю коллег делать то же самое.
9 апреля
В вечерних звонках всегда есть что-то тревожное, каким бы разудалым ни был рингтон.
– Здравствуйте, Вадим, это Вик-Два из старческого дома, – вежливо представляется робот.
Я что-то бормочу в ответ, и дальше Вик-Два начинает тараторить, словно боясь, что я его перебью:
– Мне крайне неловко беспокоить вас по столь странному поводу, но Анна Сергеевна настояла…
Затем слышится возня, и в трубке возникает голос самой Анны Сергеевны:
– Вадим, дорогой, я понимаю, что это прозвучит странно, но у меня есть вопрос, который решительно не позволит мне заснуть до разъяснения. Поскольку вы – специалист по забвению, я решилась… словом, скажите: возможно забыть то, чего не было?
– Возможно, – рассеянно отвечаю я, помешивая сахар в чашке. – Но обычно бессмысленно. Вас беспокоит что-то определенное?
– Да, дорогой, видите ли, я вдруг подумала: а что если я выдумала своих детей? Вы понимаете меня? Ведь не все же старятся «Подмостом», и не всех привозят в старческий дом дети. Что если я в свое время выбрала забвение, а моя память создала ложные воспоминания о моих дорогих малышах…
Ее голос срывается. «Малышам» сейчас должно быть лет по пятьдесят, между прочим.
– Анна Сергеевна, я видел вашу историю здоровья. Вы никогда не проходили через забвение, вам нечего опа…
– Вадим, дорогой, – голос ее крепнет, – я страшно благодарна вам за слова утешения, но все же скажите: есть ли верный способ понять, что воспоминания истинны?
Я отпиваю глоток и шиплю, ожегши губу. Краем глаза вижу, что Анфиса сидит недвижимо, сцепив под столом напряженные руки. Виктория ковыряет пирожное ложечкой.
– Да, послушайте, можно легко убедиться, что воспоминания истинны, потому что ложная память не дорисовывает полноценной картины в нашем сознании, а всего лишь латает прорехи. Если воспоминания настоящие, то в них не будет явных провалов, вы сможете последовательно восстановить всю историю своих отношений с детьми, начиная с того, как привезли их домой, и заканчивая…