Пугливая (ЛП)

ДЕВУШКА В ОКНЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Кэсси

Настоящее время…

Я девушка с темнотой внутри.

С темнотой, осторожно притаившейся. Умело спрятанной.

С темнотой, которая может вас поглотить.

Положив одну руку на холодное оконное стекло, я смотрю, как падает снег. Здесь, вдали от ярких городских огней, кромешная тьма. Не видно ни черта. Ты лишь чувствуешь впившиеся в бедра горячие, настойчивые пальцы, рывки за волосы, шлепки по коже и снежинки, когда они пролетают сквозь зыбкое пятно света, которое отбрасывает горящий на крыльце фонарь. И боль. Он не нежен, когда использует меня для удовлетворения своих желаний.

Я думаю, ему нравится вот так, на кровати, у окна, словно кто-то может нас увидеть. Но никто и никогда нас не увидит. Здесь слишком темно. Ни уличных фонарей. Ни домов, как минимум, на полмили в каждую сторону.

Только мы, тишина и темнота.

И снежинки, неизменно летящие сквозь этот желтый луч.

Тебе никогда их не сосчитать. Один раз моргнешь — и сразу несколько пропустишь. Один резкий укол боли, от которого утыкаешься лицом в матрас, — и пропустишь уже целую кучу.

Полагаю, в этом-то и весь смысл. Нужно всё время считать. Смотреть, как падает снег, и считать каждую замеченную снежинку пока всё это, наконец, не закончится.

****

Тьма таилась во мне не всегда. Когда-то я была весёлой и яркой. Я не была насквозь порочной, и у меня внутри не скрывалось столько гадостей. У меня была мать, парень, и жизнь. Меня любили. У меня были планы, цели и стремления.

Один миг, и всё это исчезло.

Я знаю, что вы подумаете, услышав мою историю.

Вы решите, что я сошла с ума, когда увидела, горящего заживо Лео. Или потом, когда смотрела в больнице на свою впавшую в кому мать, а в воздухе тем временем кружили слова, такие как «отек головного мозга» и «лобовое столкновение», все они предназначались мне, но проносились куда-то мимо.

А, может, вы подумаете, что это произошло в тот самый первый раз, на кухонном полу: беспорядочный клубок рук и ног, прижатая к отчаянным губам ладонь, пальцы, так сильно сдавливающие запястья, что они, казалось, вот-вот хрустнут.

И во всех случаях, я скажу вам, что вы ошибаетесь. Что, даже когда я плакала после того, как он неожиданно проявил ко мне интерес, моё сердце еще не было черно, как уголь.

Я могу вам сказать точно, когда темнота прокралась в меня, чтобы остаться там уже навсегда. Я представляю ее себе в виде какого-то мерзкого червя, который выполз из земли, прогрыз в моей коже аккуратный круг и забрался внутрь. Нашел у меня в грудной клетке под сердцем пустоту и свернулся там калачиком. Сытый. Довольный. Согретый. Иногда, когда мне страшно, я его чувствую, и мое сердце никак не уймётся. Оно бьется как сумасшедшее, как пулемет с заевшим спусковым крючком. Мне нечем дышать. Перед глазами всё плывёт. В такие моменты я представляю себе этого червя. Как, должно быть, он счастлив, как ему уютно в моей хрупкой груди.

Это так странно, когда ты точно знаешь, что что-то произошло, даже если не можешь это вспомнить.

Когда ты просыпаешься в своей постели с мокрыми насквозь простынями, и знаешь, что не мочилась в постель с тех пор, как была маленькой, трехлетней девочкой, которая вместо того, чтобы встать и пойти в ванную, начинала плакать от того, что вовремя не проснулась.

В восемнадцать лет ты лежишь голая с влажными бедрами на холодном, мокром пятне, и чувствуешь на языке горький вкус. Вкус лекарства, которое ты как-то принимала, когда после смерти отца тебя начали мучить не дающие уснуть кошмары. Горькая таблетка, которую мать крошила тебе в стакан с молоком, та самая, что сбивала тебя с ног и держала в своей удушающей хватке, от чего тебя по-прежнему мучили кошмары, но ты уже не могла от них очнуться. Это было ужасно тогда, ужасно и сейчас. Она у тебя во рту, в ноздрях и в горле, и все, что ты можешь вспомнить, это низкий голос, говорящий тебе:

— Допивай молоко, Кассандра.

ТЕБЯ НАКАЧАЛИ СНОТВОРНЫМ.

Кто-то тебя раздел, уложил в кровать и использовал. Он оставил что-то у тебя внутри. Темноту. Свернувшуюся кольцом, зудящую непроглядную тьму, которая становится всем, что ты когда-либо знала.

Сначала тебе это не нравится. Это тебя пугает.

Тьма — это то, где оживают кошмары.

Но со временем ты начинаешь относиться к этому иначе.

Ты начинаешь понимать, что живущая в тебе тьма это не бремя, а дар.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Кэсси

Восемь лет назад…

Я никогда не видела такого дождя, как в ту ночь.

Он не лился с неба, а скорее вколачивался в землю, каждая капля реактивным снарядом врезалась в почву и превращала твердую поверхность в жидкую грязь. И раз уж ты оказался настолько глупым — или невезучим — что попал под такой ливень, они впивались тебе в кожу, словно крошечные жалящие пули.

Это навсегда засело у меня в голове, до сих пор, повторяясь в бесконечном цикле.

На шоссе мелькали огоньки грузовиков, следующих транзитом через наш крошечный городок, за тридцать секунд въезжавших и выезжавших из Ган-Крика. В нашем гриль-баре было много клиентов, но никто никогда не задерживался здесь дольше того, чтобы просто поесть и сходить в туалет. Расположенная перед входом стоянка для грузовиков большинство ночей пустовала. Когда-то оживлённую остановку на дороге теперь потеснила более навороченная, расположенная в пятидесяти милях по шоссе или около того. С блестящей автозаправкой, быстрыми бензонасосами и закрытой парковкой для грузовиков, чтобы остановиться на ночь.

Закусочная была самой оживлённой частью нашего города, и она все равно умирала.

Была гроза, довольно обычное явление для этого времени года, но она подкинула нам невероятно много работы. Гриль-бар «У Даны» просто распирало. Я не могла вспомнить, когда мне в последний раз приходилось рассаживать клиентов в баре на то время, пока я убирала со столов. До этого я краем уха услышала пару разговоров о наводнении к северу от Ган-Крика, и предположила, что новая блестящая заправка отрезана от нас сильным ливнем.

Я как раз рассчитывала столик водителей-дальнобойщиков, когда до меня вдруг донёсся этот звук. Его заглушил неослабевающий дождь, вода практически не давала звуковым волнам проникнуть в закусочную.

Громкий удар. Отвратительный скрежет мнущегося металла, сжимающегося «гармошкой», словно раздавленная ногой консервная банка. Все, кто сидел в закусочной, повернулись, чтобы выглянуть наружу, и в этот миг небо на мгновение озарила зловещая бело-голубая вспышка молнии.

Тёмно-синий «Мустанг» с нарисованной посередине белой полосой, как на гоночных авто. Я посмотрела как раз в тот момент, когда он мчался к ржавому ограждению, что тянулось вдоль ведущего в город моста. Разинув рот и застыв на месте, вся набитая людьми закусочная наблюдала за тем, как отбойник затрещал и поддался несущемуся в небытие автомобилю.

Он обо что-то ударился, очень сильно. Во что он врезался? Не в дерево. На этом участке шоссе не было никакой растительности, за исключением нескольких умирающих лимонных деревьев, которые много лет назад кто-то посадил перед гриль-баром «У Даны», да так и оставил их выживать в изнурительно жаркие лета и смертельно холодные зимы, такие обычные для нашего клочка земли в северной Неваде.

Не успел автомобиль рухнуть на расположенную внизу каменистую почву, как по закусочной пополз шепот. Авария? Позвоните девять-один-один. Что там происходит? В это время года река в некоторой степени замерзала, но своим весом машина, вне всякого сомнения, пробила бы любой лед и упала бы в ледяную воду.

Я выронила сдачу на стол, совершенно упустив из виду большую, испачканную в машинном масле ладонь парня. Монеты покатились в разные стороны, и парень красноречиво на меня зыркнул, явно не в восторге.