Страница 36 из 41
Так прошло несколько долгих минут. Целая вечность для Александра Васильевича.
— Ты будешь исполнять все то, что я тебе прикажу! — медленно произнес Дикгоф. — Слышишь ты меня?
— Слышу, — совершенно разумно ответила Аня.
Дикгоф снял с руки кольцо с огромным опалом и приблизил его к глазам Ани.
— И ты будешь слушаться того, у кого в руках этот камень. Слышишь?
— Слышу! — тем же тоном ответила Аня.
— А теперь спи! Я тебе приказываю спать!
И больная тотчас откинулась на подушку и закрыла глаза.
Александр Васильевич был поражен. Тень несбыточной надежды, промелькнувшей в нем, явилась опять, но уже светлая, почти воплотившаяся в уверенность.
— Но ведь так ее можно вылечить! — воскликнул он.
— Я не совсем уверен был в опыте, но для того и произвел его перед вами, чтобы вы могли вывести это заключение, — сказал Дикгоф. — Так ее можно вылечить, только опыты нужно производить постепенно, все увеличивая время гипноза. Возьмите это кольцо. Оно даст вам власть над больной.
С глубоким волнением взял Александр Васильевич этот маленький предмет, в котором для него заключалось теперь все, и крепко пожал руку Дикгофа.
Слов не было, да слова были бы теперь ненужными.
— Мы прикажем перенести ее сонной на «Анархию», — сказал Дикгоф, — и вы разбудите ее сами уже у себя дома. Пойдемте же!
Они вышли на двор и прошли мимо поднявшегося со скамьи и последовавшего за ними Семена Ивановича.
Дикгоф не сказал ему ни слова.
Александр Васильевич заметил, что между вождем и одним из его первых помощников пробежала черная кошка.
Трап был спущен. Александр Васильевич и Дикгоф вошли по нему на палубу, где их встретили незнакомые Александру Васильевичу люди.
Отдав приказание принести сонную Аню, Дикгоф нагнулся через перила к стоявшему на земле Семену Ивановичу.
— Итак, вы не поняли меня, — сказал он.
— Я остаюсь при прежних убеждениях, — глухо ответил с земли Семен Иванович, — и жду этого и от вас.
— Мои убеждения все те же, способ исполнения другой.
— Я против этого способа.
— Значит, и против меня?
— Да!
Это короткое слово убежденного анархиста прозвучало решительно и гордо.
— Значит, мы с вами… — начал было Дикгоф.
— Враги! — смело бросили ему снизу.
— Чем больше врагов, тем их будет меньше впоследствии, — проговорил Дикгоф. — Но я не считаю вас врагом!
Ответа не последовало.
Принесли непроснувшуюся Аню и осторожно спустили ее вниз, в каюту.
— К полету! — скомандовал Дикгоф.
— Прощайте, Семен Иванович! — крикнул Александр Васильевич и схватился за перила. Воздух засвистал у него в ушах, и фабрика с ее двором сразу точно провалилась вниз, и перед Александром Васильевичем развернулась туманная панорама Москвы.
— Да здравствует незыблемая анархия! — крикнул внизу одиночный голос.
— Честный, но упрямый человек, — задумчиво произнес Дикгоф. — Он, наверное, передал вам нашу беседу?
— Да, — ответил Александр Васильевич.
— Мое решение неизменно, — продолжал Дикгоф. — Пока среди людей будет борьба партий, до тех пор не будет свободы. Я возьму в свои руки власть для блага всего мира, для объединения людей и для их свободы. Великая французская революция родила Наполеона, и в его мыслях смутно рождался тот же план, что и у меня. Россия была могилой для Наполеона, для меня она будет колыбелью. Однако, пойдемте вниз: сейчас дадут полный ход — и нас снесет ветром.
Но Александр Васильевич не мог оторваться от чудной картины, открывшейся перед ним. В нем поднималось радостно-горделивое чувство человека, победившего воздушную стихию, и быстрый полет его в ней казался ему каким- то волшебным путем к сказочному, недостижимому счастью и свободе.
XV
Разгром
Лето близилось к концу. Это было страшное лето. Вся Россия, вся Европа были в огне. Мирная жизнь замерла. Старая Европа сотрясалась в кровавых попытках сбросить ярмо вековых устоев и прорваться в новую жизнь. Но чем более говорили о свободе, чем более желали ее, тем она, точно назло, становилась все отдаленнее и отдаленнее. Отуманенные люди в своих поисках свободы, в своих стремлениях к ней натыкались только на горы трупов и потоки крови. И кровь ослепляла их, опьяняла их мысли.
Казалось, что светлый дух разума отлетел от мятущейся земли.
Москва переживала вторую революцию: анархисты победили социал-революционеров, и главой их по-прежнему остался Дикгоф. Его имя гремело.
Это имя произносили и со страхом, и с уважением, и с негодованием. Целые области, целые города он подчинял себе одним словом. В руках правительства оставалась только северная часть России и область, примыкавшая к Петербургу. Эту область охранял воздушный флот аэропланов, не осмеливающийся, однако, дать бой «Анархии».
В свой очередь, и Дикгоф медлил дать этот последний решительный бой. Он занят был устройством сети новых коммун и борьбой с внутренними препятствиями, на которые ему приходилось наталкиваться на каждом шагу.
Анархисты глухо роптали на притязательные стремления своего вождя, составлялись заговоры на его жизнь, но Дикгоф сурово карал этих противников своей воли.
Их ждала неминуемая смерть.
Смерть без пощады.
Серая масса крестьянства также стала открыто против Дикгофа. Крестьяне хотели земли и воли и на дело анархистов смотрели, как на сумасшествие горожан, до которых у них самих не было дела.
По всей России крестьянские общины образовали отдельные крестьянские партизанские отряды, завладели землями помещиков и приготовились открыто защищать завоеванные права.
Грозная крестьянская война, уже местами начавшаяся, одинаково была опасна как правительству, так и анархистам.
И Дикгоф медлил принимать какие-нибудь меры перед этим новым и последним препятствием.
Напрасны были его манифесты к крестьянам, объясняющие им систему анархизма. Эти объяснения только разительнее подчеркивали, по сравнению с анархией, ту роль, которую он взял на себя. И крестьяне не верили ему, что собственности не должно быть.
Громада крестьянской оппозиции росла против Дикгофа.
Александр Васильевич с больной Аней жил в деревне. Его земля была разделена между крестьянами, которые выделили ему равную со всеми часть. Он сам пахал, сам косил, сам жал, мало-помалу превращаясь в настоящего землепашца. Физический труд помогал ему сохранять до известной степени бодрость духа, которая так была ему нужна.
Он с Аней жил в маленьком домике в усадьбе, где прежде была людская, и который он наскоро переделал. Сюда была перенесена часть мебели из большого дома и фамильные портреты.
Большой барский дом был превращен в общественный. Здесь собирались сельчане, здесь была библиотека и помещалась маленькая типография газеты, которую издавал староста Кузьма Егорович.
Одним словом, барский дом превратился в крестьянский клуб.
К этому же дому собирался отряд волонтеров, на обязанности которого было защищать владения от неприятеля, с какой бы стороны он ни появился; но эти сборы, по счастью, все время были бескровными, так как неприятель не показывался.
— Но вы увидите, как встретят его крестьяне, если он покажется у нас, — говорил Александру Васильевичу Кузьма Егорович. — К нам на помощь придут отряды из соседних уездов, и Дикгофу нас не удастся сломить. Ему нужно будет положить десятки тысяч жизней, чтобы мы признали его власть. Крестьяне сильны духом земли, и не Дикгофу бороться с этим духом.
Аня почти безвыходно сидела в маленьком домике на попечении старой стряпухи, которая не захотела оставить бывшего барина и теперь сделалась как бы членом его семьи.
Бурные припадки оставили Аню; она была теперь тиха и молчалива, превратившись как бы в живой манекен. Употребляя чудодейственное средство Дикгофа, Александр Васильевич почти все время держал ее под гипнозом. Она толково и разумно отвечала на его вопросы, но по-прежнему не узнавала его, называя его Дикгофом.