Страница 20 из 41
После двух покушений, направленных на его особу, граф превратился в добровольного затворника и боялся даже выходить на двор, сносясь с редакцией по телефону.
Его окружали несколько человек, которым он доверял.
Аня шла медленно, но, когда очутилась перед запертыми решеткой воротами, за которыми виднелась пирамидальная крыша блиндажа, ей показалось, что она перенеслась сюда в один момент.
Она остановилась. Мимо нее прошел патруль, которым командовал какой-то молодой офицер, пристально посмотревший на Аню, но она безучастно посмотрела и на него, и на солдат, и не подумала даже, что ее могут арестовать.
Собравшись с силами, она надавила кнопку электрического звонка. Долго никто не показывался на дворе. Наконец, из-за угла дома появился дворник и спросил, не отпирая решетки:
— Вам чего?
— Мне нужно видеть графа! — ответила Аня.
— Графа нет дома, — сказал дворник.
— Не может быть! Я знаю, что он дома! — твердо произнесла Аня, сама удивленная этой твердостью.
— Дома или не дома, а видеть его нельзя! — стоял на своем дворник.
— Меня он примет… Он знает меня. Я дочь Андрея Владимировича Синицына.
— Синицына мы знаем, — ответил дворник. — Ну, подождите, я доложу секретарю.
Он подошел к блиндажу, и по его походке было видно, что он все еще колеблется.
Аня с волнением смотрела на его удалявшуюся фигуру. Он позвонил и скрылся за отворившейся и вновь захлопнувшейся дверью.
Аня прислонилась к решетке; у нее подгибались ноги и кровь, как молотом, била в виски.
«Я не могу», — билась в ее голове неотвязная мысль. В ушах стоял звон.
Прошло довольно продолжительное время, когда, наконец, появился дворник, а за ним незнакомый Ане господин, тревожно посматривающий по сторонам.
— Граф нездоров и не может вас принять, — сказал он. — Будьте любезны передать мне, что вам угодно.
— Скажите графу, что я непременно хочу его видеть, — ответила Аня. — Он знает, что мои родные уехали за границу. Я пришла… — она запнулась, — искать у него помощи…
— Право, я не знаю… Откровенно говоря, граф никак не ожидал вашего визита.
— Я вас очень прошу передать ему мою просьбу!
Аня уже не могла сдерживать рвавшегося наружу волнения, и ее расстроенный вид смягчил секретаря.
— Хорошо, я доложу графу, — сказал он. — Прошу вас еще подождать несколько минут.
Он скрылся в блиндаж, оставив Аню под наблюдением дворника.
Впрочем, ждать теперь пришлось недолго: секретарь снова вышел к Ане и на этот раз подошел к ней более решительно.
— У вас нет оружия? — спросил он.
— Нет, — твердо ответила Аня и побледнела: секретарь вынул из кармана предохранитель от бомб.
Он открыл его и пытливо уставился на стрелку. Но стрелка не пришла в движение.
— Пожалуйте, — сказал он. — Дворник, открой калитку!
Железные петли заскрипели, открыв перед Аней свободный проход.
XXI
Жертва
Блиндаж представлял из себя небольшую, но удобно устроенную квартиру. Стены, потолок и пол были обшиты деревом, везде были ковры. Граф, устраивая свое подземное обиталище, позаботился о комфорте.
Аня, чуть не задыхаясь от мучительного сердцебиения, спустилась по лестнице вслед за секретарем и вошла в небольшую переднюю, в которой были две двери, закрытые драпировками. За одной из этих драпировок раздался глухой кашель, и Аня поняла, что там граф.
Она чувствовала себя, как может себя чувствовать человек, вошедший на эшафот и готовящийся к казни. Спазма сжимала ее горло. Но странно, она совершенно утратила теперь чувство страха; она не боялась, что ее могут заподозрить даже и теперь, не боялась за собственную судьбу. Ее жизнь, ее мечты — все осталось позади, далеко и здесь, в земле, Аня чувствовала себя уже наполовину мертвой.
— Подождите здесь, пока я доложу о вас графу, — сказал ей секретарь и скрылся за драпировкой.
Аня села на стул.
За драпировкой раздались два голоса, говорившие шепотом, и Ане удалось разобрать только недовольное и нервное замечание графа:
— Я не понимаю, чего ей от меня нужно?
«Ты узнаешь это скоро», — мелькнула у нее мысль, тотчас же пропавшая в охватившем ее нервном оцепенении.
— Пожалуйте, вас просят, — доложил секретарь, полуоткрыв драпировку.
Аня порывисто поднялась со стула.
Таким движением бросаются в пропасть люди.
«Конец!» — ударила ей в голову мысль.
Ей сразу стало холодно. Бледная, как полотно, она шагнула за драпировку, откинув ее рукой, и эта драпировка упала за нею, отделив ее от жизни и всего мира.
В кабинете, где царил полусумрак, на темном фоне ковров, которыми были окутаны стены, Ане прежде всего бросилось в глаза лицо графа, полное и обрюзгшее старческое лицо, похожее здесь на гипсовую маску.
Граф сидел за письменным столом, одетый в домашнюю тужурку и, слегка приподнявшись, любезным движением протянул к Ане обе руки.
— Добро пожаловать, добро пожаловать, — проговорил он. — Лучше поздно, чем никогда. Душевно рад и за вас, и за вашего батюшку.
Он протянул ей руку, и Аня подала ему свою, холодную, как лед.
— Садитесь! — указал ей граф на свободный стул.
Аня села. Их разделял стол, массивное сооружение, заставленное различными безделушками и огромной бронзовой чернильницей, на крышке которой стоял серебряный Минин.
Из-за стола виднелось только туловище графа, который сидел, откинувшись на спинку кресла, и внимательно смотрел на Аню.
Аня чувствовала, что, если она сделает резкое движение, граф немедленно поднимется и закричит или схватит револьвер, дуло которого блестело на столе.
Аня машинально измерила взглядом расстояние, отделявшее ее от графа. У нее созрел план: она быстро встанет со стула, заставив подняться и графа, и бросит бомбу, чтобы та ударилась о мраморную подставку чернильницы.
Погибнут тогда и она и граф.
Несколько секунд длилось неловкое молчание. Его прервал граф:
— Я очень рад, что вы бросили ваши заблуждения, — повторил он. — Впрочем, этого и нужно было ожидать. Синицына не может быть анархисткой. Помните, что свободы не существует: у человека есть только обязанности. Даже там, — он указал пальцем на потолок, — нет свободы, ибо даже «царствие Божие нудится!» — закончил он торжественно.
Аня молчала.
— Вы, конечно, поедете за границу? — спросил граф. — Я помогу вам добраться до Петербурга или до Риги.
— Я… не поеду за границу, — ответила Аня.
Граф посмотрел на нее с удивлением.
— Я вас не понимаю, — проговорил он. — Самое лучшее для вас было бы уехать. Мы здесь — борцы. В скором времени начнется настоящая война против анархистов. В Петербурге готовится уже аэроплан, который вступит в сражение с «Анархией» и, конечно, взорвет ее. Мы все ждем этого, как избавления. И вы вернетесь тогда, когда внутренний враг будет уничтожен и правительство возьмет власть крепко в руки. Тогда мы все позаботимся о вашей реабилитации.
— Я не прошу вас о реабилитации, — ответила Аня. — Граф, я пришла к вам по другому делу!
— Виноват, но я понял вас так, что вы отказались от ваших прежних… взглядов, — сказал граф.
В его голосе сквозило уже некоторое беспокойство. Эта бледная девушка казалась ему странной и подозрительной.
В нем копошилось предчувствие чего-то недоброго и зловещего, поднимался животный страх за себя.
Он поднялся с кресла и проговорил решительно:
— Если вы остались при прежних ваших убеждениях, тогда нам не о чем говорить.
Аня тоже поднялась. Бледная, решившаяся на все. У нее в ушах стоял звон, а фигура графа, стоявшего, облокотясь на стол, качалась в ее глазах.
«Теперь или никогда!» — блеснула мысль.
— Я пришла вам сказать, что исполнительный комитет партии анархистов приговорил вас к смерти!
Эти слова прозвучали для самой Ани звуками чужого голоса. Она видела, как побледнело лицо графа, а его глаза, ставшие круглыми от испуга, установились на Аню.