Тайна двухколесного экипажа
(Роман)

— С ним был кто-то, кто хорошо знает эти места, — закончил Калтон. — Совершенно верно. Женщина, которая доставила письмо, и стала его проводником. Если судить по описанию ее внешности дворецким, она должна быть прекрасно знакома с трущобами.

— Что ж, — Килсип встал и посмотрел на часы, — уже девять, и если хотите, отправимся к этой старой ведьме хоть сейчас… Умирающая женщина, — вдруг произнес он, будто его осенила неожиданная мысль. — Как раз недели четыре назад там умерла женщина.

— Что за женщина? — спросил Калтон, надевая пальто.

— Если не ошибаюсь, какая-то родственница матушки Побирухи, — ответил Килсип, выходя из кабинета. — Не знаю точно, кем она была, но ее все звали Королева, наверное из-за красоты, и около трех месяцев назад она приехала из Сиднея, а до этого, насколько я знаю, жила в Англии. Она умерла от чахотки именно в тот четверг, когда было совершено убийство.

ГЛАВА 15

Женщина из народа

Берк-стрит — улица более людная, чем Коллинс-стрит, особенно по ночам. Одни расположенные на ней театры привлекают туда толпы людей. По большей части это чумазый сброд. Большое количество одетых в лохмотья грязных личностей собирается у дверей трактиров в ожидании, когда какая-нибудь добрая душа предложит им войти внутрь. Чуть дальше, под террасой оперного театра, можно увидеть группу, судя по виду, любителей лошадей, делающих и принимающих ставки на Мельбурнский кубок или какое-нибудь другое состязание. Тут и там встречаются оборванные уличные беспризорники, торгующие спичками и газетами, а у веранды в сиянии электрического света стоит, прислонившись к опорному столбу, усталая, изможденного вида женщина — одной рукой она прижимает к груди ребенка, а другой держит пачку газет и при этом монотонно бубнит сиплым голосом: «„Геральд“, третий выпуск, один пенни», пока от бесконечного повторения не устают уши. По улице непрерывно грохочут кэбы; здесь легкий изящный хэнсом с лихой лошадкой везет какого- то богатого юношу в клуб, там изнуренное четвероногое устало тянет за собой грязный экипаж. Между ними пролетают запряженные ухоженными, вышколенными лошадьми кареты, внутри которых можно заметить яркие глаза, белоснежные платья и сияние бриллиантов. Дальше, на самом краю тротуара, три скрипки и арфа играют немецкий вальс на радость обступившим их слушателям. Если мельбурнцы любят что-то больше всего, то это музыка. Тяга к ней может сравниться разве что с пристрастием к скачкам. Ни один более-менее прилично играющий уличный оркестр не останется здесь без благодарных слушателей и достойного вознаграждения за исполнение. Кто-то из писателей назвал Мельбурн «Глазго с небом Александрии», и, конечно же, прекрасный климат Австралии, такой итальянский в своей яркости, должен был оказать немалое воздействие на столь приспосабливаемую расу, как англосаксы. Вопреки мрачным прогнозам Маркеса Кларка, который видел будущего австралийца «высоким, грубым, жадным, напористым, даровитым человеком с крепкой челюстью, отличным пловцом и наездником», более вероятно, что он будет образованной, праздной личностью, ценящей науки и искусства и не расположенной к тяжелому физическому труду и прагматическим принципам. Нельзя не учитывать влияние климата на будущего австралийца, и наши потомки будут напоминать нас не больше, чем изнеженные роскошью венецианцы напоминают своих отчаянных предков, которые начали возводить первые дома на этих одиноких песчаных островах Адриатики.

К такому выводу пришел мистер Калтон, следуя за своим проводником по людным улицам и видя, с каким неподдельным интересом толпа внимает ритмическим мотивам Штрауса и искрометным мелодиям Оффенбаха. Ярко освещенная улица с неиссякающим потоком прохожих, пронзительные крики беспризорников, грохот экипажей и порывистые звуки музыки — все сложилось в единую картину, которая заворожила его, и он мог бы бродить здесь хоть всю ночь, наблюдая за бесконечным мельканием человеческих лиц, но его проводник, которого близкое знакомство с пролетариатом сделало невосприимчивым к подобного рода материям, быстро провел его на Литл-Берк-стрит, где узость улицы, зажатой между двумя рядами высоких зданий, тусклый свет редких газовых фонарей и несколько неприветливых фигур, которые торопливо шагали вдоль домов, втянув голову в плечи, являли собой разительный контраст яркому многолюдному мирку, который они только что покинули. За день это место раскалилось, и теперь здесь было жарко, как в печке, и лишь взгляд наверх, в звездное небо, давал ощущение восхитительной прохлады.

— Держитесь рядом со мной, — шепнул Килсип, прикоснувшись к руке адвоката. — Здесь можно наткнуться на неприятных клиентов.

Было не совсем темно, ибо в воздухе висела та светящаяся дымка, которую так часто можно наблюдать в австралийских сумерках, и ее света хватало, чтобы сделать мрак проницаемым для взгляда. Килсип и адвокат для безопасности шли посредине улицы, чтобы никто не накинулся на них неожиданно, и время от времени замечали то мужской силуэт, испуганно отступающий в тень, с одной стороны, то какую-нибудь женщину с растрепанными волосами и почти голой грудью, высовывающуюся в окно, чтобы глотнуть воздуха, с другой. В сухой канаве играли дети, и их еще звонкие голоса разносились причудливым эхом в темноте, сливаясь с пьяной песней какого-то мужчины, бредущего на заплетающихся ногах по грубым камням мостовой. Время от времени проходили группки китайцев в бледно-голубых блузах, которые либо гомонили резкими голосами, как стая попугаев, либо шли совершенно молча, с по-восточному невозмутимыми лицами. Кое-где сквозь приоткрытые двери струился теплый свет, и за ними было видно монголоидов, собравшихся вокруг столов поиграть в фантан или же собирающихся оставить соблазны любимого времяпрепровождения, чтобы пройти мягкой походкой до одной из многочисленных харчевен, где дожидались покупателя уже приготовленные аппетитного вида куры и индейки. Килсип, свернув налево, повел Калтона по другой, еще более узкой улочке, тьма и мрак которой заставили адвоката содрогнуться и подумать, как вообще люди могут жить в таком сумрачном месте.

Наконец, к облегчению Калтона, которого темнота и узость улиц, по которым они шли, наполняли тревогой, сыщик остановился у одной из дверей, отворил ее и, поманив за собой адвоката, шагнул внутрь. Калтон последовал за ним и оказался в темном вонючем коридоре с низким потолком, в конце которого мерцал огонек. Килсип взял спутника под локоть и осторожно повел вперед. Эта предосторожность была весьма уместна, поскольку ноги Калтона то и дело соскальзывали в дыры на гнилых досках пола, да еще со всех сторон слышались крысиная возня и писк. И как только они добрались до конца туннеля, а по-другому это нельзя было назвать, свет неожиданно погас и их поглотила полная темнота.

— Эй, открути фитиль! — крикнул сыщик требовательным тоном.

Как видно, воровской жаргон здесь хорошо понимали, ибо в темноте послышались шорох, приглушенный голос, и кто-то зажег свечку. Калтон увидел, что свечку держит девочка. Она сидела на корточках, прислонившись к влажной стене. Спутанные густые черные волосы обрамляли сердитое бледное личико. На сыщика она смотрела вызывающе, но со страхом.

— Где матушка Побируха? — спросил Килсип, коснувшись ее носком туфли.

Подобная фамильярность, похоже, возмутила девочку, и она быстро поднялась.

— Наверху, — ответила она, мотнув головой в сторону стены справа.

Глаза Калтона уже немного привыкли к темноте, и, проследив за ее взглядом, он различил зияющий черный провал, за которым, видимо, находилась лестница.

— Только сегодня вы от нее ничего не узнаете. Она уже собирается пить.

— Не твое дело, что она делает или собирается делать! — прикрикнул Килсип. — Веди меня к ней.

Девочка угрюмо смерила его взглядом и повела за собой в черный провал и вверх по лестнице. Лестница оказалась такой шаткой, что Калтон испугался, как бы она не рассыпалась прямо у него под ногами. Пока они медленно взбирались по сломанным ступеням, он крепко держался за руку спутника. Наконец они остановились у двери, через трещины в которой виднелось слабое мерцание света. Тут девочка неожиданно громко свистнула, и дверь отворилась. Следуя за своим маленьким проводником, Калтон и сыщик прошли через дверной проем. Удивительная сцена открылась им. Небольшая квадратная комната с низким потолком, с которого клочьями свисали заплесневевшие изодранные обои. С левой стороны, в дальнем конце, на чем-то, напоминающем низкие нары, в ворохе старых грязных тряпок лежала женщина, почти голая. Выглядела она нездоровой — ее голова дергалась то в одну сторону, то в другую, и время от времени надтреснутым голосом она исторгала обрывки песен. Середину комнаты занимал грубый стол, на котором горела сальная свеча, едва рассеивавшая тьму, и стояла полупустая прямоугольная бутылка шнапса с треснутой чашкой рядом. Напротив этих следов веселья сидела старуха, а перед ней на столе лежала разложенная колода карт. Она явно гадала по ним довольно хмурого вида молодому человеку, который открыл дверь и теперь смотрел на сыщика исподлобья, безо всякого дружелюбия. На нем была засаленная коричневая бархатная куртка, вся в заплатах, и широкополая черная шляпа, надвинутая на глаза. Глядя на выражение его лица, мрачное и мстительное, судья решил бы, что линия его судьбы проходит где-то между «Пентриджем»[11] и виселицей.

11

Австралийская тюрьма.