Легенда о флаге

«Чем бы ободрить ее, чем порадовать?» Увы, на этот вопрос не мог найти ответа. Был бы у него хотя один глоток воды, которым он имел бы право распорядиться — отдал бы ей, был бы малый кусочек хлеба — отдал бы. Но нету… Слово бы найти какое особое, чтобы повеселела. Пытался. Но Маша будто и не слышит… О старшине своем все горюет? Видно, близким другом ей был…

— Давайте, други, попробуем сладить парус! — предложил Иванов.

— А зачем? — усомнился Петя. — Ветра все одно нету.

— Может, подует.

— Подует — это точно! — поддержал Васюков и для убедительности похлопал себя по коленке.

— Мой барометр перемену погоды чует.

— Какой барометр? — не понял Петя.

— Ревматизм.

— Разве он у тебя есть? Ты ж раньше не поминал!

— Раз говорю, значит, есть!

«Хитер папаша! — усмехнулся про себя Иванов, догадавшись о невинном васюковском обмане. — Пете дух подымает!» Решительно сказал:

— Большинство — «за». Строим мачту.

Иванов с Васюковым взялись за дело. К ним присоединился и Петя. Связали концом к концу два весла. Мачта получилась крепкая. Передохнули немножко и начали прикидывать: из чего же сделать парус?

В рундучке на носу барказа обнаружили оставшуюся, наверное, от прежних его хозяев спецовку — поношенные синие хлопчатобумажные штаны и такую же куртку. Разодрав, их пустили в дело. Однако для паруса этого было маловато. Иванов предложил Васюкову и Пете:

— Жертвуйте гимнастерки в фонд паруса!

Но Васюков не согласился:

— Без гимнастерки как можно — форма! Вот исподнюю рубаху — бери. И ты, Петя, свою давай!

Куски шпагата для починки сетей, найденные в рун- дучке на носу, бинты из Машиной сумки — все пошло в ход. Скрепили воедино все, собранное для паруса. Получилось довольно большое пестрое полотнище причудливой формы. С помощью тех же бинтов и трех поясных ремней, разрезанных вдоль, этот необычный парус прикрепили к связанной из весел мачте и установили ее.

— Во какая получилась! — восхитился работой Петя. — Только флага не хватает.

— Что же, — Иванов окинул взглядом мачту, — неплохо бы и флаг. Какой ни есть, а корабль.

— А знаешь, — вдруг вспомнил Петя, — вчера под обрывом три матроса флаг в скалу прятали, чтоб немцам не достался. Я слышал, как сговаривались: «Кто жив останется — найдет, с тем флагом в Севастополь вернется».

— Ты запомнил то место?

— Вроде бы…

— Не забудь. Может, не им, так тебе доведется взять.

— Кто его знает…

— А ты рассчитывай… Ну вот что, друг! — Иванов снова, прищурясь, глянул на вершину мачты. — Считай, что на нашей посудине флаг поднят. Боевой военно-морской. А тебя зачисляю в команду корабля. Поскольку ты уже к морю притерпелся.

Посадив Петю к рулю, Иванов стал пробовать, как «потянет» парус: дул слабенький ветерок, почти попутный — на юго-восток.

Когда-то, еще в первый год матросской службы, Иванову пришлось быть в составе шлюпочной команды, ходить и под парусами. Сейчас ему пригодились прежние навыки. Но с парусом, который соорудили сейчас, управляться было куда труднее, чем с обычным шлюпочным.

Однако Иванов приспособился держать парус под ветром.

Парус был маловат для барказа, однако помаленьку делал свое дело. Ориентируясь по солнцу и, когда ветер менял направление, перекладывая парус, Иванов держал суденышко на нужном курсе. Чем ближе Кавказское побережье, тем больше шансов, что их заметят свои с какого-нибудь дозорного корабля или патрульного самолета. Ну день, ну еще два — и заметят. Обязательно заметят! В это хотелось верить. И эту веру поддерживал парус, хотя и не туго, но все же наполненный ветром.

День шел к исходу, а они все плыли и плыли… Кругом не было видно ничего, кроме сверкающего под солнцем морского простора. Хотя бы птица пролетела… О, если бы пролетела! Птицы — вестницы берега.

Сколько еще до него?

Чем ниже опускалось солнце к далекой кромке горизонта, тем чаще и тревожнее поглядывали они на парус: ветер ослабевал. Вот пестрое полотнище уже совсем потеряло упругость, обвисло и только вздрагивает под едва ощутимым дуновением. Штиль…

Сколько простоит безветрие? В море оно не бывает длительным. Хотя слабенький ветерок, да шевельнется. Но когда?

Солнце зашло. Потянуло послезакатным холодком. Барказ чуть заметно покачивало на легкой, едва слышной волне. Со всех сторон сдвигалась темнота. В иссиня- черном небе одна за одной все четче проглядывали звезды.

— Вёдро завтра будет! — поглядев на них, сказал Васюков и деловито стал примащиваться на ночлег на дне барказа. Устроившись, предложил — Ложитесь, ребята.

Пристроившись рядом с Васюковым и Петей, Иванов смотрел вверх, отыскивая знакомые созвездия, и старался определить, в какую сторону волны гонят барказ. Но определить было трудно. Барказ потихоньку разворачивало из стороны в сторону. Звезды, казалось Иванову, кружились вокруг мачты то слева направо, то справа налево. Кружатся, кружатся… «А звезды везде одинаковые, — подумалось ему, — и у нас на Урале такие же, и здесь, и, наверное, у Василя на Виннищине. Приглашал Василь к себе после войны. Говорил: „Оставайся жить, в МТС в мастерской будешь работать. А девчата у нас! Наикращую тебе подберем, оженим!“ И верно, чем бы не жизнь… Только я к своим местам привычный, к городу Златоусту. Василь заманивал — фруктов у них тьма, Табунивка его — сады сплошные. Но мне у нас и без фруктов любо. Леса какие по горам вокруг Златоуста! А кто сейчас, в ночную смену, у моих тисков на сборке стоит? Писем ни от кого с той поры, как война началась… Когда с Василем фронт на Бельбеке перешли и в морскую пехоту определились — написал ребятам в цех. И Павлу Иванычу тоже. А ответа так и не дождался. Может, и не дошло — известно, как в Севастополь почта ходила. Да и ребята, наверное, все в армию ушли. А может, кого и оставили по броне? Интересно, что теперь наш цех выдает? Пожалуй, не только тот инструмент, который раньше. А и такой, которым фашистов на распыл пускают. Может, и я успел на Бельбеке или в Инкермане нашу Златоустовскую продукцию в дело употребить. Заглянуть бы сейчас в Златоуст хоть на минутку…»

Он не уловил того мига, когда закрылись глаза и внезапно надвинувшийся сон оборвал вразнобой набегавшие мысли…

ТУРКИ

Очнулся оттого, что стало зябко. Не ожил ли ветер? Но парус над головой свисал мертвым крылом. Петя рядом спал, съежившись, уткнув нос в доски борта, по- детски подложив под щеку ладонь. Не шевелясь лежал лицом кверху Васюков с надвинутой на глаза пилоткой. Он даже похрапывал. А Маша, как видно, не спала — когда поднялся Иванов, шевельнулась на носовом рундучке и она. Он поднялся, прошел под парусом и присел возле Маши… Она как лежала, сжавшись комочком, так и осталась лежать, только чуть приподняла голову.

— Поспала бы! — сказал Иванов. — Вот Васюков утверждает: сон харчи экономит.

— Экономить-то нечего… — Голос Маши был задумчиво-печален. Она повернула к Иванову матово белеющее в темноте лицо. — А ты что поднялся?

— Ветра жду. Перед утром на море почти всегда ветер.

— Но не всегда попутный?

— Не всегда… Все ж лучше уж куда-нибудь плыть, чем никуда.

— Может, лучше бы… сразу от пули, чем здесь пропадать! — с каким-то внезапным ожесточением проговорила она.

— Старшина ваш так не сказал бы.

— Не будем о нем. — Маша отчужденно сжала губы, стала глядеть куда-то в темную даль.

«И верно. — Иванов пожалел о том, что упомянул о погибшем. — Не надо бы больное место трогать…»

Так они сидели вдвоем и молчали.

Тишина… Только тихо похлопывает сонная волна под бортом.

Боясь показаться Маше назойливым, Иванов отвернулся, сделал вид, что всматривается в ночное море. И вдруг весь напружинился: слева по борту, где-то далеко-далеко, в мутно дымчатой синеве проступили расплывчатые желтоватые точечки света — мелкие, словно маковые зернышки. Их немного, они редки, разбросаны тонкой цепочкой по горизонту, кучками и врозь. Огни берега! Берега, где нет затемнения! А на всем Черном море таким может быть только турецкий — берег невоюющей страны…