Страница 21 из 23
Навряд ли объяснит нам табурет,
Или чернильница, или штиблеты.
Лев Озеров
Позвольте вам представиться: штиблет.
Хозяин мой во мне ходил по свету.
Мне табурет сказал, что он поэт,
Но вряд ли можно верить табурету.
Для табурета, в общем, все равны,
Он в смысле кругозора ограничен,
Людей он знает с худшей стороны,
Поэтому и столь пессимистичен.
Хозяин мой во мне встречал рассвет,
По лужам шел по случаю ненастья,
И вдруг зарифмовал "рассвет" - "штиблет",
Признаться, я был вне себя от счастья!
Нет, все же он действительно поэт,
Как не воздать бесценному шедевру!
Поэта угадал в нем табурет
По одному седалищному нерву!
Грустный вечер
Детских лет моих подружка,
Где тропы висит клинок,
Мчит Шалушка, мчит Шалушка...
...............................................
Счет годам ведут кукушки,
И, достав рукой до дна,
Пью с ладони, как из кружки.
Алим Кешоков
Наша ветхая саклюшка
И печальна и темна.
Где же ты, моя Шалушка,
Или выпита до дна?
Колыбельная речушка,
Или высохла она?
Выпью с горя; где же кружка?
Здесь, в Литфонде, у окна.
Я живу, поэт московский,
Кабарде любовь храня.
Только жаль, что друг Козловский
Переводит так меня.
Перевод читатель кроет,
Головой в сердцах крутя.
То как зверь он вдруг завоет,
То заплачет, как дитя...
Родня
(Борис Слуцкий)
Мой дядя двоюродный был бог
по части починивания сапог.
А дедушка, сморщенный, словно трюфель,
маг по изготовлению дамских туфель.
Не дворяне и не пирожники
в моей родословной были сапожники
довольно-таки высокого класса.
Обуви ими наделана масса.
Ее бы хватило обуть СП,
Союз композиторов и т. п.
Забывать свою родню не годится,
и я до сих пор не устал гордиться,
что каждый мой небольшой успех
обсуждал не литературный цех,
а мастера каблуков и подметок,
не считая двоюродных теток.
Они собирались обычно в среду,
чаще к ужину, реже к обеду
и рассуждали весьма отменно.
Все говорили одновременно.
И я с тех пор за собой замечаю:
чуть что нацарапаю - к ним спешу.
Не люблю говорить: "пишу".
Предпочитаю сказать: "тачаю".
Антипародия на автопародию
(Булат Окуджава)
Жил на свете таракан,
был одет в атлас и замшу,
аксельбанты, эполеты, по-французски говорил,
пил шартрез, курил кальян, был любим
и тараканшу,
если вы не возражаете, без памяти любил.
В то же время жил поэт жизнью странной и тревожной,
только он любовь такую
описать достойно смог,
хоть давно сменил Арбат, ходят слухи, на Безбожный,
безобразное названье, как не стыдно, видит бог!
Все куда-нибудь идут.
Кто направо, кто налево,
кто-то станет завтра жертвой, а сегодня - палачом...
А пока что тараканша
гордо, словно королева,
прикасалась к таракану алебастровым плечом.
Жизнь, казалось бы, прекрасна! И безоблачна!
Но только
в этом мире все непрочно, драмы стали пустяком...
Появилась злая дама,
злую даму звали Ольга,
и возлюбленную пару придавила каблуком.
Бейте громче, барабаны!
Плачьте, трубы и гобои,
о развязке вам поведает серебряный кларнет:
значит, жили тараканы,
тараканов было двое,
было двое тараканов,
а теперь обоих нет...
Реплика пародиста
Очень остроумного и злого
жаль мне пародиста записного,
лучшего эстрадника Москвы.
...есть в нем что-то грустное
и даже
что-то есть еще от тети Даши,
не заведшей
собственных детей.
Сергей Давыдов
Пародист немало озадачен,
что-то вдруг случилось,
не иначе:
вдруг да пожалел его поэт!..
Он сравнил беднягу с тетей Дашей,
видно, осознал,
что в жизни нашей
горше доли пародиста - нет.
Пародист усталости не знает,
пишут все!
А он один читает
горы графоманской чепухи.
Легче быть, наверно, землекопом,
сутками сидеть над микроскопом,
нежели всю жизнь
читать стихи.
Пародист, конечно, пишет мало.
Что и говорить,
душа устала
и бумагу портить ни к чему...
Да, не вышло из него поэта!
И, конечно, за одно за это
можно ставить
памятник ему!
На коне
Я люблю приезжать в этот город,
И бродить, и ходить не спеша.
Снова скачет надменно и гордо
Всадник Бронзовый мимо меня.
А в Большом Драматическом горько
Плачет Лебедев в роли коня.
Марк Лисянский
Я люблю приезжать в этот город
С каждым годом сильней и сильней.
В город, воздух в котором распорот
Ржаньем всех знаменитых коней.
Я смотрю затуманенным взором,
Все навеки запомнить дабы,
Вижу Аничков мост, на котором
Кони Клодта встают на дыбы.
Медный всадник по-прежнему скачет,
И легенды слагают о нем.
В этом городе Лебедев плачет,
В БДТ притворяясь конем.
На любую вступаю я площадь,
Вдоль проспектов гуляю седых
И себя ощущаю как лошадь,
А порою как пара гнедых.
Здесь прохлада струится за ворот,
Конский запах волнует до слез.
Я люблю приезжать в этот город,
Ржать, и плакать, и кушать овес.
Змеи в черепах
Я пил из черепа отца
За правду на земле...
- Скучное время, - поморщился Гёте и встал.
Взял хворостину и ею меня отстегал.
Юрий Кузнецов
Один, как нелюдь меж людьми,
По призрачным стопам,
Гремя истлевшими костьми,
Я шел по черепам.
Сжимая том Эдгара По,
Как черный смерч во мгле,
Как пыли столб, я мчался по
Обугленной земле.
Еще живой, я мертвым был,
Скелет во тьме белел...
Из чашечек коленных пил,
Из таза предков ел.
Блестя оскалами зубов,
Зловещи и легки,
Бесшумно змеи из гробов
Ползли на маяки.
Я сам от ужаса дрожал
(Сам Гёте мне грозит!)
И всех, естественно, пужал
Загробный реквизит.
Я шел, магистр ночных искусств,
Бледней, чем сыр рокфор...
Прочтя меня, упал без чувств
Знакомый бутафор...
Рок пророка
Кривонос и косорыл,
удивился и смутился:
серафимный шестикрыл
в юном облике явился.
Вадим Рабинович
Я хоть музой и любим,