Страница 12 из 16
Генрих Гейне: «Наполеон дунул на Пруссию, и Пруссии не стало».
Но отважная королева не только разделила с супругом своим все тяготы поражения Пруссии и ссылки в Кенигсберг (ныне Калининград), а затем в Мемеле. Она встретилась в Тильзите с «чудовищем» Наполеоном и просила пощадить пораженную Пруссию. «Увы, ее миссия не удалась, – отмечено в биографии, – корсиканец был предельно галантен с молодой королевой, но державу Фридриха Вильгельма III это не спасло. После заключения Тильзитского мира страна лишилась половины своей территории, а королевской чете было запрещено возвращаться в занятый французскими войсками Берлин».
И только Россия спасла Пруссию, освободив ее в 1813 году.
История сохранила удивительный эпизод. После окончания Наполеоновских войн Фридрих Вильгельм III побывал в России и привез своих сыновей в Москву. Они поднялись на самое высокое место – кажется, более или менее сохранился знаменитый Пашков дом. И Фридрих сказал сыновьям: смотрите, вот наша спасительница, поклонитесь ей в пояс.
Король Прусский Фридрих Вильгельм III с сыновьями благодарит Москву за спасение его государства.
Художник Н.С. Матвеев
26 июня 1817 года последовал торжественный въезд Принцессы Шарлотты в Петербург. Все смотрели на нее с нежнейшим участием, вспоминая добродушие, красоту и несчастье ее матери, королевы Луизы, связанные с изгнанием во время наполеоновского нашествия.
Принцесса прибыла в Россию, приняла православие с именем Александры Федоровны, и вскоре состоялось венчание с великим князем Николаем Павловичем в церкви Зимнего дворца.
Известный биограф императора Н. Шильдер отметил: «1 июля, в день рождения великой княжны Александры Федоровны, был совершен обряд бракосочетания. “Я чувствовала себя очень, очень счастливой, когда наши руки соединились; с полным доверием отдавала я свою жизнь в руки моего Николая, и он никогда не обманул этой надежды”, – писала Александра Федоровна, вспоминая день 1 июля 1817 года».
Николаю Павловичу исполнился 21 год, Александре Федоровне – 19.
Перед венчанием Александра Федоровна с тревогой написала матери:
«Я много плакала при мысли, что мне придется встретиться с вдовствующей государыней, рассказы о которой меня напугали».
Впрочем, опасения были напрасны.
А вскоре она сделала такую запись в своем дневнике:
«В 11 часов утра (17 апреля 1818 года. – Н.Ш.) я услыхала первый крик моего первого ребенка. Нике целовал меня… не зная еще, даровал нам Бог сына или дочь, когда матушка, подойдя к нам, сказала: “Это сын”. Счастье наше удвоилось, однако я помню, что почувствовала что-то внушительное и грустное при мысли, что это маленькое существо будет со временем императором».
Портрет великой княгини Александры Федоровны.
Художник А. Молинари
Почувствовала, а ведь это еще не было известно. Ведь наследником престола все еще был Константин Павлович.
Дочь поэта Федора Ивановича Тютчева Анна Федоровна, фрейлина цесаревны Марии Александровны, в своих воспоминаниях писала об императрице: «Император Николай I питал к своей жене, этому хрупкому, безответственному и изящному созданию, страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, единственным властителем и законодателем которого он себя чувствует. Для него эта была прелестная птичка, которую он держал взаперти в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке, которую он кормил нектаром и амброзией, убаюкивал мелодиями и ароматами, но крылья которой он без сожаления обрезал бы, если бы она захотела вырваться из золоченых решеток своей клетки».
Г.И. Чулков в своей книге о Николае Павловиче отметил: «Среди серых будней единственным утешением и радостью для великого князя был “аничковский рай”, как Николай Павлович называл первые годы семейной жизни, проводимые во время пребывания его в столице в Аничковом дворце».
Что касается великого князя Николая Павловича, то, как замечал историк Вигель: «Русские люди еще мало знали его; едва вышел из отрочества, два года провел он в походах заграницей, в третьем – проскакал он всю Европу и Россию, и, воротясь, начал командовать Измайловским полком. Он был необщителен и холоден, весь преданный чувству долга своего; в правильных чертах его бледного белого лица была видна какая-то неподвижность, какая-то безотчетная суровость. Тучи, которые в первой молодости облекли чело его, были как будто преддверием всех напастей, которые посетят Россию во дни его правления. Не при нем они накопились, не он навлек их на Россию, но природа и люди при нем ополчились. Ужасные преступные страсти должны были потрясти мир, и гнев Божий справедливо будет карать их. Увы! Буря зашумела в то самое мгновение, и борьбою с нею он должен был начать свое царственное плавание. Никто не знал, никто не думал о его предназначении, но многие в неблагосклонных взорах его, как на неясно написанных страницах, как будто уже читали историю будущих зол. Сие чувство не могло привлекать к нему сердец. Скажем всю правду – он совсем не был любим, и даже в этот день ликования Царской Семьи я почувствовал непонятное мне самому уныние».
Вот здесь к месту вспомнить строки из завещания Иоанна Грозного своим сыновьям!.. Да, государь обязан управлять даже тогда, когда подданные отвечают злом на добро и ненавистью платят за любовь…
Итак, на свет появился тот, кому суждено было стать императором Александром II, нареченным Освободителем за то, что именно при нем, его указом было отменено на Руси крепостное право, учрежденное возведенным в ранг великого Петром I.
Он родился как великий князь, хотя и тот, кто был на государевом посту, и вдовствующая императрица Мария Федоровна, и в ту пору наследник престола цесаревич Константин Павлович уже знали, что ждет появившегося на свет младенца. Они знали, но еще не знали о том родители Александра Николаевича, не знали, что ему суждено уже в скором времени стать цесаревичем, а когда настанет час – императором.
О своей судьбе и судьбе сына великий князь Николай Павлович и его супруга великая княгиня Александра Федоровна узнали год спустя. А случилось это при обстоятельствах, о которых поведал в своих записках сам Николай Павлович:
«В лето 1819-го находился я в свою очередь с командуемою мной 2-й гвардейской бригадой в лагере под Красным Селом. Перед выступлением из оного было в моей бригаде линейное ученье, кончившееся малым маневром в присутствии императора. Государь был доволен и милостив до крайности. После ученья пожаловал он к жене моей обедать; за столом мы были только трое. Разговор во время обеда был самый дружеский, но принял вдруг самый неожиданный для нас оборот, потрясший навсегда мечту нашей спокойной будущности. Вот в коротких словах смысл сего достопамятного разговора.
Государь начал говорить, что он с радостью видит наше семейное блаженство (тогда был у нас один старший сын Александр, и жена моя была беременна старшей дочерью Мариею); что он счастия сего никогда не знал, виня себя в связи, которую имел в молодости; что ни он, ни брат Константин Павлович не были воспитаны так, чтоб уметь ценить с молодости сие счастие; что последствия для обоих были, что ни один, ни другой не имели детей, которых бы признать могли, и что сие чувство для него самое тяжелое. Что он чувствует, что силы его ослабевают; что в нашем веке государям, кроме других качеств, нужна физическая сила и здоровье для перенесения больших и постоянных трудов; что скоро он лишится потребных сил, чтоб по совести исполнять свой долг, как он его разумеет; и что потому он решился, ибо сие считает долгом, отречься от правления с той минуты, когда почувствует сему время. Что неоднократно говорил о том Брату Константину Павловичу, который, быв одних с ним почти лет, в тех же семейных обстоятельствах, притом имея природное отвращение к сему месту, решительно не хочет ему наследовать на Престоле, тем более что они оба видят в нас знак благодати Божией, дарованного нам сына. Что поэтому мы должны знать наперед, что мы призываемся на сие достоинство.