Страница 37 из 58
Голос Тамары зазвучал иронией и она умолкла. Из двух отверстий красной маски глаза ее пристально и с любопытством смотрели на Леонида. Он стоял, согнувшись, опустив голову, и точно могильные тени на лицо его легли грусть и сокрушение, в то время, как в глазах, укоризненно и печально устремленных на Тамару, светились слезы.
— Что же ты молчишь? — тихо спросила она.
Он молчал и только немного спустя из уст его глухо вырвалось:
— Все?
— Да, я все сказала, — ответила она.
Он продолжал молчать.
Теперь в нем всецело царила печаль и, всматриваясь в себя, ему казалось, что кто-то плачет в нем и что слезы, скатываясь одна за другой, со звоном падают на дно его духовной бездны. Что-то пело и звенело в нем и страдание грусти охватывало его все сильнее.
Пока Тамара с гневом укоряла его за его стремление к свету иного царства, призывая к наслаждению и грехам, пока рассказывала сказку о борьбе Бога с сатаной, Леонид в душе только смеялся, находя все это очень забавным. Потом, однако же, когда Тамара стала обрисовывать его положение в семье и говорить о ненависти всех к нему, в нем начала рождаться все большая скорбь. Он ясно видел, что она во многом права. Да, его стремления к истине и добру вызывают в людях ненависть к нему, а в его сестрах — в особенности. Отец его, по его мнению, погибал в омуте всяких пороков и заблуждений: словами истины и любви он вывел его из тьмы к свету. И вот никто не понимает, что он внес свет в ум его, совесть — в сердце, и как раз в то время, когда глаза его раскрылись, чтобы видеть и сердце — чтобы любить, объявили, что он сошел сума. Он не мог не понимать, что самое сильное чувство у людей этих — жадное влечение к деньгам и что перед этой силой вянут и хиреют и любовь, и правда, справедливость и честь, умный превращается в безумца, а подлец часто ими наделяется всеми совершенствами. Да, если бы он не знал всего, что знал, то подумал бы, что Тамара права в утверждении, что в этом мире властвует дух зла. В основе его внутреннего мира была глубокая неиссякаемая доброта, подобно светлому ключу, бьющему с глубины гор, и мучительная любовь к людям; но добро и истина одно, и потому в нем сейчас же начинались страдания, как только истина затемнялась в его уме, и отсюда все его жадные искания правды в этой жизни и жажда раскрыть вечные тайны за пределами ее. Все, что ему казалось несправедливым, болезненно поражало его, как стрела, вонзавшаяся в сердце.
— Надо же мне наконец знать, что ты мне ответишь на все это, — тихо произнесла Тамара. — Может быть, ты все еще не догадываешься, какой демон глубокой ночью явился к тебе, так вот тебе, смотри.
Тамара сорвала со своего лица маску, и кольца ее черных волос рассыпались по обе стороны ее светящегося, как алебастр, лица.
Леонид смотрел на нее, не отрываясь, и та доброта, которая смотрела из его глаз, зажгла в глубине души Тамары такой же свет: точно там скрывалась погасшая свеча, вспыхнувшая внезапно от приближения к ней света, и лицо Тамары, освещенное изнутри, сделалось прекрасным.
Он смотрел, пораженный, любуясь ею, и отразившаяся в ней доброта всколебала всегда горевшее в нем пламя любви к людям. Это был восторг, перемешанный с мучением, огонь, заливаемый слезами.
— Как ты странно смотришь. Просто боязно делается.
Ничего не ответив, он еще ниже склонился и вдруг опустился на пол. Он сидел у ее ног, положив руку на одно колено, и глаза его мучительно и любовно были устремлены в глаза Тамары. Она стояла, не двигаясь, глядя в его глаза, и вдруг в лице ее отразился испуг: ей показалось, что она смотрит в какую-то бездну, наполненную сиянием.
— Что же ты мне ничего не отвечаешь? — сказала она, опускаясь в кресло и, чтобы уничтожить в себе пугливое чувство, стала смотреть на разные вещи, стоящие в комнате. Ей показалось, что она находится в какой-то огромной черной гробнице, наполненной невидимыми мертвецами. Череп, стоящий под крестом, ярко сиял в свете лампы и, как ей казалось, улыбался своей странной костяной улыбкой. Пугливость все сильнее охватывала ее и, оторвав глаза от черепа, она стала смотреть на потолок. Ей показалось, что там развевались какие-то похоронные знамена, под которыми скользили бледные лица, улыбающиеся такой же страшной улыбкой, как череп. Нервы ее дрогнули и, оторвав взоры своих глаз от потолка, она стала озирать ими комнату и вдруг уставилась на портрет. Медея была нарисована во весь рост, в белом платье и с такой реальностью, что, казалось, выступала из рамы. По обе стороны ее мертвенно-бледного лица рассыпались черные волосы и из огромных черных глаз, казалось, смотрела бездна. Тамара нервно содрогнулась и в чувстве пугливого любопытства взглянула в другую бездну — в глаза Леонида. Она сейчас же с содроганием отвела свои взоры, но и одного момента было довольно: показалось ей, что как из глаз портрета, так и из его глаз смотрит страшная, пугающая ее тайна, что оттуда, из глубины, говорит ей что-то о существовании иного, невидимого мира, мира бледных теней и страшных знаний, понимания тайн земли и холодного презрения к чарам жизни. «Этот хотя живой», — прошло в уме Тамары и, делая усилия победить свою пугливость, она резко сказала:
— Что ты так странно смотришь?
Глядя на нее пристально, Леонид медленно стал говорить:
— Прекрасная и ужасная, ангел и змея, дух света и чудовище, белая лилия и алтарь, в котором хозяйничает черт…
— Что все это значит? — с выражением пугливости в лице вскричала Тамара.
— В вас все это соединилось.
— Ну!
— В вас одно и три, и три есть одно, и одно — три.
Тамара испуганно привстала.
— Что с тобой?
— В вас разум, о котором сказано: в начале было слово, в вас — вечный дух и в вас жизнь бессмертная. В вас три и эти три есть одно — вечное сознание, воплощенное здесь, на земле, имя которой Тамара. Вы — вселенная в грациозном миниатюрном образе женщины и как Бог «без лиц в трех лицах божества», так и вы. Радуйтесь, вы божественны. Прогоните бесов и демонов из вашей чудесной храминки, вы взойдете в высшее царство и вместе со мной будут радоваться ангелы.
— Благодарю покорно, — со злой иронией ответила Тамара; яркие губы ее сложились в насмешливую улыбку и лицо сразу утратило свой прежнюю ангельскую красоту, так как в душе ее поднялось бешенство, которое напрасно боролось с царившим в ней страхом.
— Кажется, ты хочешь увлечь меня в свою компанию духов и мертвецов, но я с тобой к ним не полечу, можешь быть в этом вполне уверен.
Губы ее дрогнули и судорожно забились в беззвучном смехе.
— Отвечай на все, что я тебе говорила, и конец.
Леонид долго смотрел теми же печальными глазами и вдруг по лицу его пробежал нервный смех.
— Чего ты смеешься?
С гримасами в лице, он брезгливо ответил:
— Я не ем людей.
Тамара удивилась.
— Поздравляю. Только что же ты этим хочешь сказать?
— Тигрица ваша может съесть отшельника, и дочери демона на земле могут зажигать свой ад в груди сыновей Адама, но, хотя вы прекрасны, как ангел, хотя в девственной груди вашей бьют все ключи жизни, хотя моментами из черных окон души вашей смотрят два жгучих солнца, угрожая прожечь своим огнем всякого сына греха, хотя ваши руки, изгибаясь, как две цепкие лианы, огибаются вокруг дерева познания зла, стремясь оборвать все его яблоки, хотя в ушки ваши два демона ночи, — на каждое ухо по этой твари, — нашептывают вам песни вавилонской Астарты: «Греши и наслаждайся»… хотя…
С каждой фразой лицо его выражало все большую силу горького юмора, так что делалось очевидным, что Леонид № 2 воцарялся на место пассивного и печального существа, Леонида № 1. Вместе с этим, он все заметнее подымался с пола, и глаза его начинали гореть знакомым Тамаре огнем. Любопытство ее все более усиливалось и в уме пробегало: интересный он, черт побери.
— Что ж из всего этого выходит?
— Хотя все это и так, но я, как верный рыцарь, стоящий на страже у врат бессмертия, объявляю следующее: все дочери ночи, находящиеся под командой царя ада на земле, плутовки и мошенницы.