Страница 30 из 58
С удивлением слушая его, Роза стояла неподвижно, с улыбкой счастья на губах, и в глазах ее светилась радость.
— Знаете ли, что вы сделали со мной? — спросила она.
— Что?
— Теперь мне омерзительна моя жизнь и я бросаю ее.
— О-о! — воскликнул Леонид с сияющим лицом. — Пускай же душа ваша омоется от грязи в купели страдания, печали и тоски.
Он быстро подошел к ней и поцеловал ее в лоб.
— Роза, Роза! — раздался откуда-то голос Анетты.
— Запишите в сердце вашем, — проговорил снова он, — Леонид желает вам счастья вечного…
Не договорив, он поднял руки и задвигал ими над головой.
— В просторе эфира.
Показалась Анетта и, увлекая с собой Розу, тихо сказала ей:
— В просторе эфира — вот идиот!
Отходя, она хохотала и говорила:
— Удивительно, что это с тобой делается, Роза. Дура ты, что ли, в самом деле? Разговаривать с этим сумасшедшим — это все равно, что слушать вой ветра или завывание в трубе. Не он, а пьяница и распутник, его брат — вот клад, от которого мы обе можем черпать сколько угодно золота.
Судорога отвращения пробежала по губам Розы и, ни слова не ответив, она быстро ушла от нее. Анетта долго стояла неподвижно, совершенно ошеломленная этим.
Между тем, Леонид стоял на месте, прислушиваясь к хохоту Анетты и печально покачивая головой. В это время Тамара, стоя за кустами сирени, думала: «Я никогда не видела такого сумасшедшего». Разговор с Розой, а в особенности нежное обращение с кокоткой, удивляло ее, возмущало и вызывало злость, досаду и ревность. Ей казалось, что если он так относился к «бульварной девке», как она мысленно называла Розу, то перед ней он должен преклониться, как перед божеством, и если до сих пор он только убегал от нее, то это, конечно, потому только, что ее красота действовала на него слишком сильно. Подстрекаемая всем этим, а также и желанием искусно разыграть свой роль, Тамара беззвучно вышла из-за кустов и вблизи Леонида стала у дерева, выпрямилась, заложила свои руки за шею, чтобы выразить этим картину душевных мучений, закинула голову и чудесные глаза свои молитвенно устремила на звезды. В этой позе, залитая светом луны, в котором ее матово-бледное лицо в рамке черных волос светилось, как алебастр, а глаза, казалось, шептали небесам молитвы, она действительно казалась божественно прекрасной. Леонид, однако же, погруженный в свои мысли, стоял неподвижно, с опущенной головой.
Не изменяя позы, Тамара вздохнула.
Он вздрогнул и, увидев ее, бросился к ней и уставил на нее свои изумленные и очарованные глаза. Он смотрел на нее и ее красота тонким ядом охватила ум его и наполнила душу отравой желания и стремления к ней. Хотя глаза ее и смотрели в голубое небо, но в глубине их горело пламя греха и на ярких губах пробегала улыбка, точно крошечная змейка, полная ядом. Он чувствовал, что вся она дышит пороком и всеми обольщениями земли и что под ее ангелоподобной формой скрывается грех, смотрит из ее глаз и влечет к себе всеми земными чарами. Волнение охватывало его все сильнее и кто-то в душе, как бы его второе «я», повторял давно забытые слова Медеи: «Распни змея».
— Прекрасная дама, — заговорил он тоном иронии и всеми силами стараясь побороть свое волнение, — что хотите вы сказать вашей театральной позой сыну вечности?
Тамара, не изменяя позы и продолжая смотреть вверх, очень тихо проговорила таким мелодическим голосом, точно в груди ее была музыка:
— Что на меня с глубины этого неба смотрит вечность. — Яркие губы ее вздрагивали от змеино-коварной и в то же время обольстительно-порочной улыбки. — Мне хотелось бы вознестись к небесам и хотелось бы, чтобы там был колокол: я стала бы звонить в него до тех пор, пока все люди поднялись бы от праха земли к небу.
Леонид изумился, так как такого ответа не ожидал. Вслед за этим им овладело еще большее волнение, ему казалось, что все тело Тамары пышет огнем земли, грудь с каждым вздохом манит его, забыв все, броситься на нее и выпить чашу блаженства, смешанного с ядом и огнем, и будто яркие уста ее шепчут: припади к ним и выпей яд очарования моего. Ему почувствовалось, что огненный змей поднялся из глубин его животного существа и, расправляясь кольцами своими, каждую каплю крови превращал в пламя. «Распни его», — шепнул голос в нем, и в его душе поднялась эфирная Медея, ее бездонные глаза, в которых теперь была вечность, взглянули в его глубину, все нервы его дрогнули и вдруг раздался звон струн.
Тамара вздрогнула, опустила руки и с побледневшим лицом стала смотреть на него.
— Ага, прекрасная дама! — властным голосом воскликнул Леонид. — Сын вечности опрокидывает чашу с обольстительной отравой и уходит в свой духовный храм. Счастливо оставаться.
Он заиграл. Струны скрипки зазвучали с такой силой, точно по ним пробегали пальцы невидимых фей. Он играл, быстро удаляясь от Тамары.
Она стояла, неподвижная и бледная.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
I
Болезни мысли губительнее и встречаются чаще, чем болезни тела.
— О, Тамарочка, какую странную и смешную историю ты рассказываешь мне, — говорила Зоя после того, как Тамара стала передавать своей подруге свое приключение с Леонидом, причем старалась выставить его в смешном виде и не жалела для этого красок. В особенности ей это удалось, когда она, передавая его разговор с Розой, рассказала, как он, опустившись на одно колено, воскликнул: «Душу, оскорбленную демоном мира, подымаю к небесам». Обе они долго и звонко хохотали.
Они находились в это время в обширной комнате Зои, обитой розовым шелком. В сиянии солнечного света, который, врываясь в окна, заливал широкие шелковые диваны и кресла, этажерки и сотни всевозможных безделушек, комната сверкала всевозможными переливами цветов, а канарейки, распевающие в золоченых клетках под окнами, придавала ей еще более веселый и ликующий вид.
Обе они только что проснулись.
Рассказывая свою историю, Тамара лежала на диване на груди, болтая в воздухе голыми ногами и поминутно подымая с шелковой подушки голову со смеющимся лицом. Слушая ее, Зоя сидела, покачиваясь в качалке и время от времени ударяя носком голой ноги об пол. Когда Тамара рассказала ей о ее собственном приключении и о том, как Леонид ушел от нее, глядя на небо, точно «беседуя с своими знакомцами, обитателями эфира, и давая их милостям концерт на скрипке», Зоя, остановив качалку, нахмурила брови и негодующе воскликнула:
— Какой дурак! Он не только сумасшедший, но и непростительно глуп. Ты — царица красоты, Тамарочка, дочь неба, и если он бежал от тебя, как осел, то значит, он не способен видеть ангела, спустившегося на землю. Какое животное! Да если даже мы обе поклялись быть дочерьми сатаны и жить в грехах, как герои Пшибышевского, и если ты, Тамарочка — хорошенький, очаровательный демон, то все равно, красота — божественна. Ты моя прелесть, мой ангел, мой бог.
Произнося все эти слова, Зоя, пересев на диван, склонилась к своей подруге и стала целовать ее глаза, губы, ее голые плечи. Тамара, приподняв голову с рассыпавшимися по плечам кольцами черных волос, смотрела на нее наблюдательно, отвечая на все это загадочно-лукавой улыбкой. Вдруг она приложила палец к губам, давая понять Зое, что хочет что- то ей сообщить.
— Ты думаешь, что я позволю твоему безумному брату продолжать мирно беседовать с небом и думать, что он победил меня? Как бы не так! Я расстрою его мирный дух, я оплетусь тонкой змейкой вокруг его сердца и буду пить кровь его, я рассыплю в его голове тысячи соблазнительных мыслей и они будут жалить и терзать его, как тысячи пчел, которые, однако же, не дадут ему ни одной капли меда.
— Ха-ха-ха-ха! — рассмеялась Зоя, сливая свой смех с веселой трескотней канареек, обнимая Тамару и падая вместе с ней на диван. — Ни одной капли меда! Как это ты забавно говоришь! Да, пусть он окончательно сойдет с ума, Тамарочка. Это будет все-таки лучше: сумасшествие от любви — прелесть, а теперь оно вполне дурацкое, так как в голове его какие-то духи и всякая чушь.