Страница 1 из 19
Михаил Божаткин
ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС «ДОРОТЕИ»
Чесменская, 34
Севастополь. Лето 1922 года. По пустынной, пыльной улице медленно идут трое молодых ребят.
— Может, вернемся, а?.. Попросим направление на завод или в коммуну? — снова предложил Тимофей Худояш.
— Надо бы сразу, а то неудобно, — пробасил Антон Чупахин.
— Неудобно, когда обувь жмет, но это нам, кажется, не грозит, — ответил Сима Цыганок, — и выставил вперед свой разбитый ботинок. — Да… Они уже вступают в стадию окончательного разрушения, — пробормотал он. — Ладно, побережем свои миллионы… Так вот, нет, у вас должного уразумения. Пользы своей осознать не можете…
— Это в каком же смысле? — задал вопрос Тимофей. В самом обыкновенном. Один мой знакомый…
Но где же тридцать четвертый номер? Я понимаю топить корабли, взрывать склады, но кому нужны уличные таблички, так сказать, путеводители для пилигримов в незнакомом городе?
Он остановился, оглядывая дома: краска поблекла и отслоилась, образовав пятна самых невероятных цветов, с крыш свисали листы железа — до указателей ли?
— Прямо хоть раскопки производи, — посетовал Сима. — Ага, вот есть одна!.. Что за черт! Эта Чесменская до самого Синопа тянется, что ли!.. Да, так я говорю, у одного моего знакомого — начальника уездной милиции из города Гайворона…
— А с папой римским ты незнаком? — спросил Симу Худояш.
— Пока нет, — невозмутимо ответил тот. — …Так вот, у моего знакомого, начальника уездной милиции из города Гайворона, экипировка была — закачаешься. Барашковая кубанка с красным верхом, желтые хромовые сапоги с ремешками у колен, галифе — во, — развел он руки чуть ли не на всю ширину. — Курточка — тоже из желтого хрома, а через плечо на ремешке маузер…
— Какой, двадцатичетырехзарядный? — оживился Антон. К сапогам с ремешками, к кубанке и ко всему прочему он был равнодушен, но оружие!.. Его «голубой» мечтой было иметь «маузер». И был же он у него, был! Когда вытащил из-под обстрела раненого командира взвода, тот подарил ему свой. Но пистолет пришлось сдать: не положен таковой рядовому красноармейцу. И сейчас у него не было никакого оружия, да и вообще он, так сказать, бывший красноармеец, как, впрочем, и его товарищи — Тимофей Худояш и Серафим Цыганок.
— Да вот он! — неожиданно воскликнул Сима.
— Кто, папа римский?
— Начальник милиции… Товарищ начальник, товарищ начальник! — окликнул Цыганок.
Человек обернулся, на нем все было такое, как только что рассказывал Сима: блестящие сапоги с ремешками у колен, желтая хромовая куртка, «маузер» через плечо на ремешке.
— В чем дело? — спросил тот и положил руку на колодку «маузера».
— Где тут Чесменская, 34?
— Никогда не думал, что кому то в голову придет искать уголовный розыск, туда обычно приводят. Вот он, — показал человек на небольшой приземистый дом и, повернувшись, зашагал вниз по улице.
— Что-то тебя твой знакомый начальник не очень радушно встретил, — съязвил Тимофей.
— Это не он, обознался. Впрочем, говорят, того шлепнули. Какую-то мзду с нэпачей получал… Ну, ладно, пошли!..
Скрипнула тяжелая, грязная дверь, открылся длинный коридор, в конце которого тускло светила лампочка. Затхлый воздух ударил в нос. Тимофей поморщился, а Сима весело воскликнул:
— Узнаю родные ароматы!
— Ничего себе — родные! — не удержался на этот раз и Чупахин.
— Как для кого… А мне пришлось и ночлежки, и тюряги хлебнуть, — с грустью сказал Сима, но тут же обрел свой обычный независимо-веселый вид.
Тимофея охватило чувство брезгливости, ему захотелось немедленно выйти на свежий воздух. А потом? Будь что будет, возвратит направление, поедет на родину, найдет там работу на заводе.
«Зря согласился, зря», — в который раз подумал он.
А Сима уверенно шел по коридору к небольшой загородке, из- за которой видна была голова дежурного по уголовному розыску.
— Товарищ начальник, разрешите доложить…
Тот посмотрел на вошедших воспаленными от бессонницы глазами:
— Вы что хотели, ребята?
— У нас направление к вам…
— Ну, это к начальнику. Второй этаж, шестой кабинет, — махнул дежурный рукой в сторону лестницы.
«Так и запишем: зачислить в штат»
В кабинете, на двери которого мелом было написано «Начальник СУР. т. Ковнер А. П.», царил полумрак. Сквозь щели закрытых ставень проникали солнечные лучи, и в них танцевали пылинки. Когда глаза привыкли к полумраку, они увидели человека с наголо обритой головой, сидевшего в углу комнаты за письменным столом. К столу около телефона были прислонены костыли.
— Слушаю вас, товарищи, — сказал Ковнер глуховатым, ровным голосом.
— У нас направление… — Так вы из пограничного округа! Звонили мне от туда, звонили. Сказали, что лучших комсомольцев направили. А ну, поворотитесь-ка, как говаривал Тарас Бульба, посмотрю, что вы за орлы!
«Орлы» вытянулись по стойке «смирно»: слева Тимофей Худояш, невысокий, худощавый, похожий на подростка. Обмундирование, хоть и старенькое, стираное перестираное, ладно сидело на нем, яловые ботинки почищены, обмотки завернуты, как и положено по инструкции, «буденовку» он держал в руках. Рядом Сима.
Ростом примерно такой же, но в плечах шире и, сразу видно, физически покрепче. На нем тоже армейское обмундирование, но все чуточку с отступлением от нормы: гимнастерка заужена, на ногах хоть и потрепанные, но модные узконосые туфли, вместо обмоток- старенькие краги.
Над своими друзьями возвышался Антон Чупахин. Ему все было узко, все коротко: кисти рук далеко высовываются из рукавов, пуговицы на рубахе переставлены к самому краю.
— Добре, сынки, добре!.. Как у вас со здоровьем ребята, а?
— Какие могут быть болезни в двадцать лет! Тимофей и Антон промолчали, а Сима вдруг состроил страдальческую гримасу, схватился за живот, сказал первое, что пришло в голову:
— Подагра проклятая мучает…
— Серьезная штука. Ею в основном князья да графы страдали. А теперь, оказывается, графская болезнь на пролетариат перекинулась. Правда, она обычно в преклонных летах бывает, но у тебя, видать, особая форма.
Смуглое лицо Симы порозовело, в иссиня-черных его глазах, из-за которых он и получил прозвище Цыганка, погасли смешливые искорки.
— Так что же ты не лечишься? — улыбнулся Ковнер.
— Так война была!
— А она, ребята, и не кончилась, — сразу посерьезнел Ковнер. Давайте-ка сначала познакомимся, — и он разорвал пакет. — Я — начальник Севастопольского уголовного розыска Ковнер Алексей Павлович. Пока с вас хватит. Теперь посмотрим, кто из вас кто. Тимофей Иванович Худояш. Это вы? — взглянул он на Тиму. — Лет — двадцать, родился в Николаеве, комсомолец, служил в 41-й дивизии, в отдельном батальоне пограничной охраны, в отдельном морском отряде, в погранокруге. За участие во взятии Перекопа награжден ценным подарком Реввоенсовета. Все правильно?
— Правильно, — подтвердил Тимофей.
— Родители, родственники?
— Мать погибла в восемнадцатом, во время восстания против немцев, отец работает на судостроительном заводе, брат Федор служит на канонерской лодке, «Красный Крым». Больше никого нет.
— Говоришь, брат Федор… Федор Худояш? Встречался я с ним…
«Так вот оно что! — мелькнула догадка у Тимофея. — Значит, Ковнер тогда Федора в тыл к белым направлял…».
— Тимофей Худояш, значит, — словно что-то вспоминая, негромко проговорил Ковнер. — Слушай, а это не с тобой что-то в Одессе случилось, что-то там с трибуналом?
— Со мной.
— А ну-ка, расскажи для полной ясности.
Тимофею пришлось рассказать Ковнеру свою историю. Когда после ранения он выписался из госпиталя, по пути в свой батальон пограничной охраны зашел на Одесский привоз, чтобы обменять пайковую махорку на что-нибудь съестное. Там окликнул его довоенный товарищ, соученик по реальному училищу Жора Мичиган. Угостил хлебом, салом, порасспросил о житье-бытье, а когда узнал, что Тимофей классный пулеметчик, стал уговаривать дезертировать. Тимофей, догадавшись об истинном смысле этого предложения, согласился, успев предупредить о своем решении только одного человека — уполномоченного особого отдела ЧК военного моряка Федора Неуспокоева. Так он оказался в немецкой колонии, в которой врангелевские офицеры готовили восстание против Советской власти.