Страница 15 из 19
Батальон был уже сажен двести впереди казачьих сотен, ехавших следом, и с высоты их седёл, сквозь шлейф пыли, казался какой-то чёрной сплошной колеблющейся массой. То, что это пехота, можно было догадаться лишь потому, как длинные трёхгранные иглы штыков – густыми стальными щётками сверкали на солнце, да изредка, из сего лязгающего сталью жгута долетали до слуха звуки солдатской песни, сухой трескотни барабана, флейты-пикало и славного тенора, подголоска 4-ой роты, которым Виктор, вместе с другими офицерами, не раз восхищался ещё много прежде, когда их батальон, по воле судьбы, заполучил этого рязанского «соловья».
Плачьте красавицы, в горном ауле,
Справьте поминки по нас;
Вслед за последнею меткою пулей
Мы покидаем Кавказ…
Рота, будто разбуженная заливистым вскриком запевалы Носкова, лужёно рявкнула внушительный припев, заканчивающий каждый куплет этой песни:
Алла-га-а!..Алла-гу-у!
Слава нам! Слава на-ам!
Смерть врагу! Смерть врагу-у!!
А им в догон уж летело ревнивое, лихое. Станичное; удалая двухрядка, хрипя мехами. Резала «казачка», и не менее сотни глоток хватали:
Конь боевой с походным вьюком
У церкви ржёт, когой-то ждёт.
В ограде бабка плачет с внуком,
Жена-молодка слёзы льёт.
А из дверей святого храма
Казак в доспехах боевых идёть,
Жена коня ему подводит,
Племянник пику подаёть…
Царю верой-правдой служим,
По своим жалмеркам тужим.
Баб найдём – тужить не будем.
А Царю…полудим.
Ой, сыпь! Ой, жги!..
У-ух! Ух! Ух! Ха!
Ха-ха-хи-хо-ху-ха-ха-а!
– Эк дьяволы их валтузят! – хохотнули рядом с капитаном Притулой апшеронцы. Он подмигнул им и рявкнул через плечо:
– Третий и второй взвода под-тя-ни-ись! Шире шаг, черти! Шир-ре!
Над головами курилась низко повисшая рыжая пыль. На душе было волнительно, как-то праздно и беспокойно.
…У зачехлённого орудия, что грёмкало По-соседству, Виктор Иванович краем уха услыхал разговор; Михалюк, дюжий детина из первого взвода, с сивой щёткой гренадёрских усищ горячо спорил с бывалым батарейцем:
– …Да ну тебя к бесу! С такой-то силищей да не жахнем? Будя шептунов подпускать, Василич! Бацнем разок-другой, и душа басурмана вон! Глядишь. Через седмицу, другу восвояси тронем.
– Ой ли… – артиллерист с усмешкой покачал седой головой. – А ну как нас пошинкует татарин? Спаси Господи…
– Брехня. Супротив нас, какая дёржава на ногах устоит? Как зачнём крошить. Чертям тошно станет! Ты глянь. Глянь, сколь мундирного народу согнали…Страсть! И перса и турка били, а тут…
– Так ить стоит же Шамилька-стервец! Пуще прежнего стоит…
– Вот и поглядим. Как он нонче подкован, упырь.
Мимо. Тесня пехоту, прорвались густые лавы конницы, нескончаемо потекли гривастой рекой в переды. Виктор остро ощутил горделивую радость: такая мощь, такая стремнина, бурля и сметая всё на своём пути, прорывалась к Гунибу. Но рядом с самолюбивой радостью тяжко ворохнулись в нём и тревога, и полынная горечь: сумеют ли наши без великих потерь взять неприступный Гуниб. Хватит ли у генерал-фельдмаршала Барятинского должного умения и чутья, не идти напролом по трупам своих офицеров и солдат. Не повторит ли он смертельную ошибку светлейшего князя М.С. Воронцова, – у коего тоже, в сорок пятом было положительно всё…и который всего лишился. Да уж. Будь проклят тот «сухарный поход»… «Тогда тоже, мать вашу…с «кондачка» решили исполнить Высочайшую волю. Экспедиция на Дарго, с 6-го по 20 июля, завершилась катастрофой. Волчье логово в Чечне – аул Дарго был, правда, взят и обращён в пепел…Но на обратном пути наши войска. Приходи кума любоваться…намотали кровавые кишки на кинжалы и шашки горских скопищ и понесли катастрофические потери – свыше трети всего состава¹. Что ж, вечная память героям! Мёртвые сраму не имут. Известно русскому солдату: Кавказ это рай земной, заканчивающийся адом. Всё так, брат. Всё так..»
Кавалерия отгрохотала щёлкающим по гальке и камню звяком подков, скрылась в клубах неприглядной пылищи, провожаемая отборными матюгами пехоты.
Капитан Притула, сам в себе, не обратил внимания; вырубил огня и раскострил трубку; запах астраханского табаку и трута в эту минуту. Повсему, более занимал ротного и показался ему необыкновенно приятным.
* * *
…Над головами парили в чистой лазури чёрные, словно могильные кресты, грифы-стервятники. Путь лежал серединой глубокого и обширного Телетлинского каньона, близь скалистого берега гремливой речки, что пенилась и бурлила после ночного проливного дождя. Шумные стаи диких голубей вились возле неё, то садились на гранитные берега, то стремительно повернувшись в прозрачной купели воздуха, и делая быстрые круги, исчезали из вида.
Раскалённого лика солнца ещё не было видно, но верхние гребни правой стороны каньона уже вспыхнули золотой слюдой. Розовые, серые и белые глыбы, жёлто-зелёный мох, схваченные алмазной росой кусты держи-дерева, карагача и кизила проявлялись с графической ясностью и выпуклостью на прозрачном, ещё ломком свете бодрящего утра; зато противная сторона, исполинского каменного навеса и лощина, схваченная млечным туманом, который волновался дымчатой прожилью, были серы и мрачны, как фиолетовая тень позднего вечера.
Прямо перед идущей колонной, на спелой сини горизонта, с волнующей ясностью вставало на дыбы ярко-белое громадьё величественных гор с их гранёными, но изящными тенями и очертаниями. В воздухе пряно пахло водой, травами и туманными мхами, словом пахло новым прекрасным, народившимся горным утром, которое через час другой грозило превратиться в раскалённую печь.
Подпоручик Комаров. Следуя впереди своего взвода, с любопытным беспокойством стрелял яркими глазами на командира. Капитан и впрямь казался задумчивее обыкновенного, не выпускал изо рта изгрызенного мундштука трубки и с каждым шагом ускорял ход роты.
Они уже почти догнали ширванцев, чьи бурые телячьи ранцы, побрякивавшие котелки и ружья были хорошо видны. Когда сзади заслышался дробный перестук копыт, и в ту же минуту мимо пролетел лихой сотник, в алой черкеске и сбитой на затылок низкой кубанской папахе. Внезапно он молодецки на полном скаку осадил коня, до отказа откидываясь назад, едва не опрокинувшись в пыль вместе с ним. Но ловко совладал, и шально сверкая глазами и надраенным серебром газырей, поравнял ошалелого скакуна рядом с ротой капитана Притулы.
Чёрт в костёр! На ходу, глянув на этого забубенного казачину, Виктор Иванович тут же признал его. Это был тот самый кубанский, картавый сотник, – Артём Кошевенко, которому намедни, капитан в пух и прах проигрался в карты. Сей кубанец на высоком буланом коне, был вельми известен в полку за отчаянного храбреца-рубаку, бузотера, бабника, выпивоху, картёжника, и того казака, коей хоть чёрту даст прикурить в зубы, хоть самому фельдмаршалу правду в глаза отрежет.
Тьфу, дьявол! Сотник был пьян в дым; налитые дурной кровью глаза дико и вызывающе таращились на невозмутимо продолжавших идти стрелков.
– Наше вам, гразведка! – Он бросил зажатую в кулаке ногайку к рассыпанному по лбу кудрявому чубу и на его потном, морёном лице снова разбойно сверкнула щербатая улыба.
– Тю-ю, гразведка! – Пошто в охвостьях плетётесь, аки мотьня у бредня? – пьяные ноты рвали его хриплый картавый голос. При этом, не удовлетворяясь простой ездой, он. Как говорят на Кавказе, джигитовал, то бишь, жаля плёткой по крупу и шее коня, принуждал того сделать три-четыре прыжка и круто останавливаясь, поднимал на дыбы.
– Капита-ан! – Кошевенко, подмигнул ему, как Старому собутыльнику-кунаку, и колупнув траурным ногтём обгоревший, шелушившийся нос, предложил. – Могёть, пегрекинемся в кагрты ишо гр-разок? Авось, повезёт, гразведка…Кубыть, отыг-граешься, ась?