Страница 11 из 19
Что же до Гобзало, то ещё больше наживы, войны и набегов, он любил Мариам и своих детей, и ради того, чтобы быть с ними, сохранить очаг своей сакли, он готов был, не задумываясь, отдать свою жизнь.
Биллай лазун! Многих, очень многих прекрасных, сокровенных чувств лишался он, вновь расставаясь со всем тем, что любил и ценил с детства, с чем прожил всю жизнь. Но любовь к семье, к Ураде, к Дагестану, верность Имаму Шамилю – требовали, чтобы он отказался от всего, и гнал своего коня навстречу судьбе. Уо! Его поединок с судьбой продолжался и он, – обязан был его выдержать с честью.
* * *
Впереди показалась дубовая роща. Тропа, уползавшая серой гюрзой в дымчатый полумрак; на резной листве – утренние золотые розбрызги света, переливчатый щебет птиц, изумрудные своды аркад и тусклая латунь узловатых ветвей…
Конь, как будто сам, зная, что ему делать, бодрым скоком свернул с обочины на пустынную тропу. Гобзало с неизъяснимой тревогой подумал о своём летучем отряде, оставленном у подножия Килатля; об Одноглазом Магомеде подумал, об Али, о мрачном великане Гуле подумал…Когда среди лесных придыханий и шёпотов, перекличек птиц, – послышался нарастающий лошадиный топот, обрывки голосов и приглушенный звяк стремян и уздечек.
Гобзало на мгновенье сузил свои чёрные глаза, обрамлённые усталыми морщинами. Хищный фиолетовый отсвет вспыхнул в зрачках. Позади, меж стволов промелькнули две тени, потом ещё пять или семь, прильнувшие к гривам летевших коней.
Вместо того, чтобы укрыться в зелёном подлеске и переждать, Гобзало быстрым привычным движением выхватил из медвежьего чехла карабин, и поворотив коня, направил того прямо на своих преследователей.
Волла-ги! Теперь он видел их хорошо, – чёртова дюжина, всё при оружии, быстрые, словно ветер. То, что это были свои – гидатлинцы, у мюршида сомнений не было. Покрой одежды, папахи, сбруи коней, амуниция – говорили сами за себя, как шкура и окрас зверя. Дело в другом! Друзья или враги?
Уо! Гобзало прекрасно знал, что после предательства наибов, он как голубь в когтях ястреба, рисковал жизнью…Кебед-Мухаммад из Телетля, другие вожди и наибы, перешедшие на сторону русских объявили всем жителям Дагестана, под угрозой жестокой казни, не принимать и не потворствовать приспешникам Шамиля. Знал Гобзало и другое: жители селений, взявшие сторону изменников, могли в любую минуту потребовать его выдачи или даже убить. Хо! Покуда он находился под защитой своего джамаата, враги не могли открыто напасть на него, но теперь, в горах…один Создатель знал, что его ждёт…
* * *
Грозно предупредила о себе винтовка мюршида. Умышленно посланный чуть выше голов свинец, злобно визжа, оббивая листья и сучья, вгрызся в ребристый ствол векового дуба, осыпав колючим крошевом всадников.
…Мчавшиеся сзади наскочили на передовых, смешали ряды, закружились на узкой тропе. Хотели было подъехать ближе, но громкий голос Гобзало заставил их осадить коней.
– Стойте! Чего надо? – крикнул с седла Гобзало. Отсвет лимонных лучей, сквозь листву, упал на воронёное дуло. Одноглазая винтовка смотрела тёмным оком, определённо угрожая, перемещаясь с одного наездника на другого. – Что? Взять вздумали? Ну, бери, кто смел!
– Ассалам алейкум, брат! Зачем стрелял?!
– Э-э! Мы с миром!..Тебе в помощь пришли! Опусти ствол от греха…
– Почём мне знать, что у вас на уме? Ну!
– Небом клянусь, брат! Ва-а! Без злого умысла мы…
Грозно взирая на джигитов огненными глазами, продолжая цепко держать их на прицеле, Гобзало бросил:
– Мне не по вкусу ваши клятвы! Собачий хвост им цена…Хо! Если вы волки, а не шакалы…Бросайте оружие на землю. Всем спешиться! Или клянусь Кораном, дальше с вами заговорит мой карабин.
Всадники, все как один, беспрекословно выполнили приказ. И только тогда мюршид Гобзало поверил им, сунул карабин в чехол, сменил гнев на милость.
Билла-ги! Перед ним и вправду стояли тринадцать прекрасных молодых джигитов Гидатля. Да таких статных и стройных, что даже врагов ослепила бы их мужественная красота.
– Э-э, да я вижу среди вас урадинцев, соседей моих, братьев Чееровых. Это ты, Магомед? А рядом твой младший брат Алиасхаб?
– Да, уважаемый. – Они с почтением склонили головы.
Чувствуя полное доверие к юношам, Гобзало сам легко соскочил с коня. Подошёл к Чееровым в своём пыльном дорожном платье, вооруженный с головы до ног. Нет, он не был молод, как они, но был хорош своей особой воинской статью, соколиной стремительностью и львиной осанкой. Храбрость его была примером для мужчин, а тополиная стройность и суровая красота – предметом воздыханий для женщин.
– Но зачем вы здесь? – Гобзало пытливо всмотрелся в их лица.
Оба урадинца с блестящими глазами, в которых тлел непримиримый огонь мести, жадно и преданно смотрели на него. – Что молчите? Ваш отец громче других рвал глотку на годекане, что не пустит своих сыновей в Гуниб.
– У нас свои языки…
– Свои папахи на головах!
– Так вот и цените больше не папахи, а что под ними, – усмехнулся мюршид и дружески потрепал крепкое плечо Алиасхаба, которое радостно дрогнуло под его пальцами и налилось чугуном силы.
Гобзало, хмуря брови, прошёлся вдоль примолкшего ряда воинов, придерживая рукоять своей шашки-гурды.
– Что ж, все вы волки? И здесь, чтобы рвать глотки русским собакам? Это хорошо! Воллай лазун! Злая, неумолимая сила пришла на Кавказ. Биллай лазун! Опаснее, чем полчища кровожадного Надир-шаха и гибельнее злобных орд Хромоногого Тамерлана! Урусы – вот это зло! Великий Имам встал грудью на пути сего зла. Но его предали подлые и продажные псы! Яд тарантулов течёт в их презренных жилах. Их поганые языки о Шамиле говорят только хулу. Но если их козни погубят Имама… – Гобзало захлёстывало горячее бешенство, заливало глаза алой тьмой.
– Вы все!.. Весь Кавказ поймёт позже, как нам будет его не хватать! Как осиротеют наши благословенные горы. Но беда в том, что народы Кавказа поймут все это убийственно поздно, когда великого Шамиля не станет…
Гобзало, оборвав речь, каким-то безумным, пугающим взором, окинул седые пики гор, склоны, изрубцованные складками и глубокими надрубами расщелин, плывущее над ними золотисто-белое гривьё облаков, и снова впиваясь в медные лица, опустошенно сказал:
– Да-а. Останутся эти горы и небо, также будут греметь и пенится водопады, под облаками будут парить орлы, но всё уже будет не так… Совсем не так! Не будет нашего пророка Шамиля, который положил на алтарь Кавказа всю свою жизнь, во имя Всевышнего и свободы всех нас! А ведь именно за это и надо драться, братья, только за это и стоит умереть!
– Аллах Акбар! – взорвалась иступлёнными криками роща.
– Аллах Акбар! Веди нас, учитель, резать русских свиней! Выручим Шамиля!
– Мы не только встретим огнём и сталью врага! Волла-ги! Мы обрушим Небо на их нечестивые головы!
Белая узкая улыбка, как крыло каспийской чайки, озарило бронзовый лик мюршида, когда он увидел на молодых лицах влажный хищный оскал. Джигиты жадно внимали ему, ожидая приказа, и мюршиду подумалось в тот момент, что нет на Кавказе силы, коя могла бы удержать сей смерч ярости, решимости и отваги. Первый же отряд гяуров почувствует, как остры их кинжалы и шашки… Всякого, кто попытается штурмовать Гуниб-крепость, примет в объятия холод могилы. Талла-ги! Об этом говорили горящие, непримиримые взоры. А сыны Гидатля привыкли выполнять обещания и клятвы.
Нет, на их лицах – горского чекана, не было и тени сомнения, – одно нетерпеливое ожидание. Что прикажет им вождь. Пошлёт немедленно в бой или сам поведёт их на выручку Шамиля по тайным тропам, известным только ему.
Гобзало испытал при этом согревающее сердце тепло, от преданных гидатлинских глаз. Но уже в следующий миг, одержимый радостью взор его потемнел, как свинец. Строго и осуждающе посмотрел он на собравшихся воинов.
– Братья! – хрипло воскликнул он. – Каждый из вас клянётся в верности мне и нашему Имаму. Баркала. Клянусь Аллахом, нет лучших слов для моих ушей. Клянусь кровью своей! Я бы с радостью взял вас с собой… – Он, с внутренней саднящей болью, поймал на себе жгучий нетерпеливый взгляд боевого отряда, выдержал паузу, и точно шашкой резко отсёк. – Но все вы, – до единого отправитесь назад!