Москва - 36

'Так, стоп. О деле думать надо'...

Собираю в кучку свои школьные знания испанского, полученные в пятом и шестом классе средней школы от залётного молодого учителя, косившего от армии в сельской школе.

-Буэнос диас, сеньорэс! - Слегка волнуясь за своё произношение, обращаюсь к патрулю ополченцев, закончившему профилактическую беседу с группой классово близких, но пока не сознательных цыган.

Двое юношей лет семнадцати с древними двустволками, с красно-чёрными нашивками на груди смерили меня подозрительным взглядом. Мой американский гардероб (кожаные ботинки, шерстяной костюм, каучуковый плащ и фетровая шляпа) производит на них крайне неблагоприятное впечатление.

-Мондато! - Пускает петуха более высокий.

'Хороший язык, простой. Пожалуй, я где-то на уровне 'могу объясниться''.

Неспеша с доброй улыбкой лезу во внутренний карман пиджака за паспортом. Вокруг нас начинают собираться неравнодушные граждане. Вид моего 'серпастого-молоткастого' снимает ненужное напряжение, но порождает острую дискуссию в толпе, смысл которой я не улавливаю.

-Комо легар э Консуладо Хенераль дэ Унион Советика. - Прерываю собравшихся. 'Человек, писавший тексты в учебник испанского языка, был гением. Только самые нужные слова, ничего лишнего'.

Толпа от слов немедленно перешла к делу: на трамвайных путях была оставлена роскошная машина из под чёрно-красной расцветки которой кое-где проступал её первоначальный бирюзовый цвет. Пассажирка такси, молодая девушка в комбинезоне была единодушно и безжалостно изгнана (позже я узнал, что народная милиция получила строгий приказ, запрещавший перевозку женщин в легковых автомобилях без специальных разрешений), а я помещен на её место на кожаный диван в тон оригинальной расцветки авто.

Отъехав метров пятьдесят вверх по улице, шофёр тормозит и через минуту изгнанница весело шлёпается на переднее сиденье рядом с ним.

'А на каком это языке они разговаривают? Да на каталонском, балда! То-то я не понимал о чём говорит толпа'.

Неспешно движемся вверх по улице. Водителю приходится всё время давить на тормоз, избегая столкновений с другими участниками дорожного движения. Очередная остановка: патруль народной милиции вновь изгоняет девицу из машины (на этот раз её задерживают) и подсаживает на её место мужчину средних лет с мешком. Он кладёт его себе на колени с большой предосторожностью, но приглушенный звон стекла выдает его содержимое. Поворачиваем куда-то на безлюдную боковую улицу, где высаживаем мешочника. Процесс высадки продолжается не менее четверти часа: людям, видимо, было что обсудить. Наконец мешочник, ничего не заплатив, хлопает дверью, а таксист, ни мало не расстроившись этому обстоятельству, жмёт на газ, вжимая меня в спинку дивана.

Пять минут бешеной гонки и мы возвращаемся на Ла Рамбла, по которому идут шеренги ополченцев с рюкзаками за спиной и скатками одеял, повязанных крест на крест на груди как пулемётные ленты. Первая шеренга, идущая коротким и быстрым испанским маршевым шагом, вооружена винтовками, за ней валит невооружённая и плохо обмундированная толпа. По репродуктору звучит громкая команда и шум голосов, топот ботинок и позвякивание железных фляг замирает. Колонна поворачивается к импровизированной сцене: выкрашенному чёрной и красной краской броневику, вокруг которого расположился духовой оркестр.

'Похоже это надолго'...

Неподалёку от нас остановилась ничем не вооружённая центурия (рота), состоящая из пянадцати- шестнадцатилетних подростках под красным флагом с большими золотыми буквами 'П.О.У.М.'. В шеренги затесались матери бойцов, обнимающие своих чад и обильно увлажняющие их плечи своими слезами. Между шеренгами крутиться виляя обрубком хвоста небольшая собачонка с выжженной на спине и ещё не вполне зажившей аббревиатурой испанских троцкистов. Впрочем не менее эмоциональны чем испанские женщины были и некоторые представители сильного пола: по лицу моего водителя в два ручью текли чисто мужские слёзы. Наиболее мужественно выглядели как раз эти самые пятнадцатилетние троцкисты, затянувшие длинную кричалку, единственным знакомым словом в которой было- 'фасистас'.

Политрук от анархистов в кожанной куртке, энергично размахивая руками, толкнул затянутую речь на каталонском, последние слова которой утонули в первых нотах 'Интернационала', сыгранного на профессиональном уровне (не иначе духовая группа симфонического оркестра). На моё деликатное покашливание таксист повернул своё зарёваное лицо и с удивлением обнаружил на заднем сиденьи пассажира.

Генеральный консул СССР в Каталонии Владимир Антонов-Овсеенко привычным движением головы откинул назад локон некогда чёрных и пышных, а сейчас седых и редких волос, поправил очки с толстыми линзами и снова перечитал шифровку, полученную им десять минут назад из Москвы.

-Чаганов... Чаганов? - он начал быстрыми нетерпеливыми движениями массировать виски, затем нервно схватил трубку телефона.

-Разыщите Орлова, он мне нужен. Срочно. - Консул порывисто вскочил из-за массивного письменного стола, поморщился от внезапной боли в спине и осторожно мелкими шажками доковылял до огромного окна, выходящего на небольшой, но уютный задний дворик.

Советское генконсульство всего неделю как переехало в этот шикарный особняк знаменитого фармацевта в элитном районе Барселоны у подножия горы Тибидабо из отеля 'Маджестик' в центре города и ещё не все службы собрались здесь. Приходится обустраивать людей из посольства, эвакуированного из Мадрида, так как полномочный представитель СССР в Испании Марсель Розенберг сейчас в Валенсии с несколькими сотрудниками при республиканском правительстве и почти без связи, то по сути, исполнять его обязанности.

-И это правильно, посольство должно быть здесь, именно в Барселоне- сердце испанской революции. - Мечтательно улыбается Овсеенко.

Участвовать в революции, руководить ей- для этого стоит жить и умереть. Ради того чтобы попасть сюда пришлось отречься от бывшей жены (Розалии Кацнельсон), подружки жены Троцкого, втянувшей Овсеенко в Левую оппозицию и чуть не погубившей его карьеру. Пришлось публично требовать казни подсудимых на московском процессе, со многими из которых его связывало общее дооктябрьское революционное прошлое, а затем чуть ли не на коленях просить о своём переводе в Испанию Розенберга, тёмной личности без прошлого, поставленного руководить заслуженными людьми.

Он сразу влюбился в этот восставший город, отчётливо и ярко напомнивший ему Петроград семнадцатого, когда именно от его действий, а не от погрязшего в интригах пассивного Совнаркома, зависело победит Революция или погибнет. По приезде в Испанию, сразу с головой окунувшись в события и встретившись с вождями восстания, Овсеенко понял, что республика обречена и что всю Испанию не удержать, что надо постараться спасти наиболее промышленно развитые районы с сильным рабочим классом и в первую очередь Каталонию. Все ресурсы должны идти сюда, в Барселону. Но натолкнулся на стену непонимания в Москве. Никто и не собирался ставить его в известность об этой крупной поставке оружия если бы не крушение парохода. А теперь это: '... обеспечить тайную отправку оружия в Валенсию'.

-Вызывал, Володь? - В кабинет без стука, широко распахнув дверь, врывается Александр Орлов.

Овсеенко медленно всем телом поворачивается на голос резидента НКВД в Испании майора госбезопасности Лейбы Фельдбина, кузена Розалии, одного из многочисленной родни Фельдбиных-Кацнельсонов, которого Овсеенко пристроил в ГПУ в начале двадцатых.

-Володь... - поморщился генеральный консул с раздражением глядя на Орлова.

'Совсем слетел с катушек. Занял люкс в 'Маджестике', водит туда девок, передвигается по городу на трёх машинах с охраной из местных контрабандистов, а жену с ребёнком поселил за городом на вилле и никуда её оттуда не выпускает'.