Страница 88 из 150
Укутав Анну, Маркус подхватил ее на руки и отнес в постель.
Утро наступило в свое время, но Анна знала, что не в пример ее каждодневному хорошему настроению, это будет неминуемо отравлено. Маркус должен был уехать еще до рассвета и накануне, она буквально умоляла его разбудить ее, чтобы попрощаться. Последнее Маркус явно проигнорировал, в окно лился тусклый, но все же свет, который вынуждал признать очевидное.
Маркуса здесь больше нет.
Почувствовав укол обиды, Анна перевернулась на другой бок и посмотрела на примятую с его стороны постель. Она провела рукой по подушке, спустившись на холодную простынь и почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Позже обойдя всю квартиру, она не нашла даже записки.
Вот так началось ее ожидание.
Обхватив себя руками, Анна почувствовала, как ее пробила мелкая дрожи от холода, который шел будто изнутри и прогоняя обиду, она напомнила себе, что Маркус живой человек, который имеет право быть самим собой. И его явно английский уход, это просто еще один штрих к сложной и мрачной картине, которой являлся Маркус Дэнвуд.
Анна горько улыбнулась и пошла умываться. Снизу, с кухни доносилось тихое звяканье, а значит ее лекарство уже было на месте.
Дивная картина тяжелый раздумий не иначе как по вопросам возникновения мироздания в исполнении Сержа Ватисьера, словно авторское кино требовало созерцания, раздумий и тишины. Его руки порхали в процессе создания сэндвичей с пармской ветчиной, которые так любила Анна. Он услышал ее шаги и обернулся.
Ее вид, вызывал жалость, которую она так ненавидела. Анна читала это в глазах Сержа, позволяя ему первым высказаться на тему «куда же это она скатилась».
Но он понимающе молчал.
- Значит у тебя так было с Софи?
Ее неожиданный вопрос, пробил невозмутимость Сержа, заставив его вздрогнуть, словно в старую рану впилась тонкая острая иголка.
- Похоже, но давай не будем сравнивать. У тебя все только начинается и есть шанс на «жили долго и счастливо».
По лицу Сержа скользнула тень с трудом пережитого горя. Анна качнулась и словно сдавшись, поспешно обняла Сержа, крепко прижавшись в поисках утешения.
- Я словно побывала в раю и вернулась обратно... сюда.
- Звучит довольно мрачно... Да. Вечное прибывание в раю стоит жизни и ты не видишь, как мучаются близкие, а кратковременное пребывание там выжигает душу и поселяет в сердце боль, от которой не скрыться. И это мучению нет равных в губительности и для тебя и для тех кто тебя любит, но помочь ничем не может. Терпи, Анна. Терпи теперь... Ты переживешь эту данность, свыкнешься с ней. Ты все переживешь. Я помогу...
Серж осторожно гладил Анну по голову, утешая словно ребенка, чувствуя, как промокает его поварская белоснежная куртка от беззвучно льющихся слез.
Мягкая женская рука осторожно опустилась на плечо Анны, что заставило ее вздрогнуть. Кларисса вернула дочь в реальность, такой невнимательности и отстраненности за своим первенцем она не наблюдала уже много лет. Очнувшись от своих воспоминаний, Анна вернулась к происходящему действу - службе, которая уже подходила к концу, потому что все присутствующие поднялись со скамей и пели церковный гимн. Стройный ряд голосов прихожан заполнил огромное пространство храма резонирующим звуком, в красивых пассажах заставляя кожу покрываться мурашками.
Оторвавшись от приятных мыслей Анна тем не менее не могла не признать очевидного факта – ее расставания с Маркусом изменили видение собственной жизни. Она была уже на грани отречения от «всего». Под «всем» понималось – любимое дело, которое на поверку оказалось удобным способом сбежать от одиночества; семья, которая при пристальном изучении источало заботу, но какую-то болезненную, ведь семейное дело ставилось превыше всего.
Любые новинки стратегических планов Версдейлов, сейчас казались несерьезными и Анна даже ощущала легкое любопытство. С удовольствием распевая гимн девушка рассматривала боковые скамьи: там как и полагалось располагались столь же почтенные семейства – Уитстоны - торговцы, Лонгбруки – фермеры. Все как один образцы единства и общности. Одухотворенные лица молодых и старых были обращены в сторону алтаря, в руках подрагивали тонкие книжицы с текстом. Практически все пели наизусть.
По установившему с годами ритуалу, Бен после службы всегда подходил к преподобному Моррету и еще несколько минут обсуждали проповедь, мужчины беседовали на насущные темы и на отстраненные. Затем к Бену присоединялся Генри с Клариссой, а сегодня и Анне не следовало отставать от семьи.
Анна вполне могла бы почувствовать укол совести, от того что умиления у нее эта картина не вызывает, скорее всего - добрую ироничную улыбку. Аккуратно причесанный глава семейства Илай Лонгбрук, мужчина за пятьдесят, не заплывший жиром и являющийся обладателем спокойного, приятного лица для большинства присутствующих был образцом мужского достоинства, но по пальцам можно было в городе перечесть людей, которые это мнение не разделяли. В столь привилегированное общество входила и Анна, будучи маленькой, неосведомленной о многих вещах девчушкой, она стала свидетелем тогда, в далеком детстве, интересной сцены.
Илай со своей простушкой – женой Рэйчел был приглашен на пикник к Версдейлам и когда все взрослые, после обеда расположись в увитой зеленью беседке и потягивали холодный чай, Анна с братьями были переданы в свое распоряжение. Дети слонялись по своим «важным» делам, придумывая на ходу игры, как вдруг внимание Анны привлекли всхлипывания, донесшиеся из дальнего сарая, в котором хранили сено на корм скоту.
Навоображав себе все тайны вселенной она двинулась проверять гипотезы и припала к узким щелкам в деревянной стене сарая. Представшая сцена ее не поразила и не шокировала: мистер Лонгбрук со спущенными штанами аккуратно подкатив край белоснежной рубашки лежа прыгал на жене одного из скотников Версдейлов.
Этот случай Анне вспоминался всякий раз, когда она видела мистера Лонгбрука, казалось он не умеет улыбаться и шутить. Проявление чувств для него было, скорее всего, под запретом и все, что он говорил было таким правильным и заштампованным, что единственным спасением при общении с ним Анна видела в сплывавших пикантных воспоминаниях и все его попытки дать мудрое наставление подрастающему поколению в лице Анны и ее братьев неизменно пропускались мимо ушей, а войдя в пору взросления, она понимала, что этот случай оказал ей более неоценимую услугу в знакомстве с повадками носителей идеалов, чем многочисленные лекции и разговоры родителей.
Мягкая, добродушная улыбка проповедника встречала каждого, кто обращал на него взгляд. Только Анне она досталась разбавленная едва заметной тревогой и заботой. Конечно, в этой ситуации стоило вести себя благопристойно и скромно, но Анну так и подмывало улыбнуться – на ее глазах разыгрывался спектакль достойный знаменитейших мировых подмостков и всего – то из-за слишком буйного воображения родителей и устоявшихся нравов и морали большинства присутствующих.
Сквозь рябь людских лиц, проплывающих к выходу, Анна заметила худое лицо миссис Бигль. Пожилая женщина едва-едва успела отвести глаза от семейства Версдейл. Она стояла около скамьи, ближе к главному проходу, как-будто пропуская остальных вперед, но на самом деле миссис Бигль ждала удобный момент, когда можно будет поговорить с Анной. Старое сердце безжалостно обгладывала тревога, на которую еще вчера можно было махнуть рукой, а сегодня она мучила сильнее артрита.
По совему обыкновению миссис Бигль вчера привезла в «Бруно» свою выпечку, но стоило эта партия стоила ей стольких усилий, что старушку пронзила страшная мысль о надвигающихся тяжелых временах. Если она сляжет, то последний источник заработка иссякнет и она останется наедине с крошечной пенсией и пьяницей сыном. Спасением было только одно — великодушие Анны, у которой миссис Бигль решилась попросить аванс на несколько партий вперед, чтобы немного отдохнуть и подлечиться.
Вот только Анна, была сама не своя. Вроде, как и прежде она улыбалась и умные глаза едва заметно блестели. Но все же одна новая черта внесла коррективы в облик мисс Версдейл и никак не вязался с ее живой натурой — отрешенность.