Страница 6 из 30
-- Нет, я здесь не останусь, я уеду в Батум, -- причитал старик, вскрикивая.
-- В Батуме будет то же самое, -- честно обещал тот, что был в офицерской форме, но без погон.
-- Турки резали за то, что армяне, а вы за что? -- допытывался старик.
-- Для нас все нации равны, -- важно отвечал ему старший, -- это помощь населению, а не грабеж.
Потом все они поднялись из-за стола, взяли свои ружья и все вместе вышли во двор. Было раннее утро, и в доме старика все еще спали.
-- Уеду, уеду, уеду, -- причитал старый табачник, пока они проходили к скотному двору.
Старый табачник, продолжая ругаться и проклинать шайтанское равенство, вывел из сарая быков. Это были сильные и породистые быки. Дядя Сандро пожалел, что таких хороших быков приходится отдавать этим эндурским громилам. Он заметил, что в сарае на привязи стоит еще один бык. "С одним быком много не напашешь", -- подумал дядя Сандро, жалея хозяина. Потом он вспомнил, что сам недавно проиграл в кости быка и помрачнел. Долг все еще висел на его чести и мешал ему веселиться.
Руководитель отряда договорился с хозяином, что овец выбирать не будут, а прямо отсчитают первые двадцать голов, которые выйдут из загона. Писарь, хрустнув плетнем, перелез в загон и стал выгонять овец. Когда овец перегнали на скотный двор, оказалось, что среди них одна хромая, еле-еле волочится.
-- Брак, -- сказал руководитель отряда.
-- О, аллах! -- взмолился табачник. -- Мы же договорились, не я выгонял овец.
-- Но она же не дойдет? -- задумался руководитель.
-- Какое мое дело! -- воскликнул хозяин. -- Пусть кто-нибудь из твоих людей возьмет ее на плечи.
-- Да ну ее, -- сказали солдаты, -- может, еще заразная.
-- Какое мое дело, -- повторил хозяин, закрывая загон и показывая, что торг закончился.
-- Дайте мне ее, -- не выдержал тут писарь, обращаясь к руководителю, -- раз она вам не нужна.
-- Черт с тобой, бери! -- сказал тот. Он был рад, что не приходится заставлять солдат, потому что боялся, что они его не послушаются, и ему будет стыдно перед дядей Сандро.
Писарь с жадной радостью поймал больную овцу, взвалил ее себе на плечи и стал выходить на дорогу. "Как собака, получившая свою кость", -- подумал дядя Сандро, глядя на него.
-- Чесотка к чесотке тянется, -- сказал он, когда тот проходил мимо.
Писарь ничего не ответил, но нарочно, чтобы разозлить дядю Сандро, прочавкал мимо него по грязи, осторожно ликуя под тяжестью добычи. Как только он немного отошел, больная овца, вывернув шею и глядя в сторону загона, так жалобно заблеяла, что дяде Сандро стало не по себе. Потом, когда солдаты вслед за писарем погнали остальных овец, больная овца успокоилась. Но дядя Сандро знал, что, когда писарь свернет к себе домой, а солдаты пойдут дальше, она опять начнет кричать, и ему было жалко эту несчастную овцу, этого старого табачника и самого себя.
Когда меньшевики скрылись из глаз, дядя Сандро, не глядя на хозяина, сказал:
-- Все равно они тебя в покое не оставят, дай мне этого быка...
Хозяин посмотрел на дядю Сандро и молча стал бить себя по голове. Дяде Сандро было неприятно говорить хозяину про быка, но этот проклятый писарь с больной овцой совсем доконал его.
-- Бери, все бери, я здесь ни дня не останусь! -- наконец закричал хозяин, продолжая бить себя по голове, словно исполняя мрачный обряд шахсей-вахсея.
-- Нет, -- сказал дядя Сандро, сдерживая рыданья, -- я возьму только быка, я его должен одному человеку...
С этими словами он прошел в сарай и стал отвязывать быка.
-- Все бери! -- закричал ему вслед старый табачник. -- Только веревку оставь!
-- Зачем тебе веревка? -- удивился дядя Сандро.
-- Повеситься хочу! -- весело крикнул ему старый табачник.
Не понравилось дяде Сандро его веселье, и он стал стыдить старого табачника за малодушие, напоминая, что у него семья и дети.
-- В Батум, в Батум уеду, -- бормотал старый табачник, уже не слушая его.
-- Послушай, -- сказал дядя Сандро вразумительно, -- если ты один уедешь, тебя десять раз ограбят по дороге. Даю тебе слово Сандро из Чегема, что я провожу тебя до самого парохода, дай только знать, когда будешь ехать.
С этими словами он ударил быка так, чтобы он шел впереди по дороге, а сам вернулся во двор и подошел к своей лошади. Он быстро затянул подпруги и только хотел сесть, как вспомнил, что солдат рылся у него в сумке. "Может, бомбу подложил", -- подумал он и, сунув руку в сумку, быстро обшарил ее. Она была пуста. Дядя Сандро вскочил на свою лошадь и выехал со двора. Бык медленно шел впереди него вдоль усадьбы старого табачника. Догоняя его, дядя Сандро не удержался и взглянул на хозяина. Старый табачник, пригнувшись к плетню, старательно поправлял разъехавшиеся прутья загона, словно в эту дыру утекли все его богатства.
Дядя Сандро исполнил свое обещание. Месяца через два старый табачник продал все, что можно еще было продать, нанял аробщика и отправился в город. Дядя Сандро сопровождал его верхом на лошади до самой пристани. Глядя на убогий скарб переселенца, никто бы не поверил, что это бывший богатый армянин, поставщик высокосортных табаков трапезундским и батумским купцам.
-- Если б дверь была из каштана, еще можно было сопротивляться, -вспомнил дядя Сандро, прощаясь.
-- Даже слышать не хочу об этом, -- махнул рукой старый табачник. Так они расстались навсегда, и больше его дядя Сандро не встречал в наших краях.
-- Вот так из-за меньшевиков лучшие люди нашего края вынуждены были покидать его, -- заключил дядя Сандро свой рассказ, слегка выпучив глаза и многозначительно покачивая головой, как бы намекая на то, что последствия разбазаривания кадров до сих пор сказываются и еще долго будут сказываться как в административном, так и в чисто хозяйственном смысле.
Глава 2. Дядя Сандро у себя дома
Однажды, когда я собирался уехать из горной деревушки Чегем, где гостил у своих родичей в доме дедушки, мне сказали, что меня хочет видеть один человек.
Я вышел из дому и увидел старика, который, палкой отбиваясь от собак, входил во двор. В одной руке он держал довольно увесистый жбан. Я отогнал собак и подошел к нему.
Взглянув на старика, я подумал, что где-то его видел, но не мог вспомнить где. Вернее, даже не сам старик, а то, с какой радостной злостью накинулись на него собаки, и то, с какой неутихающей яростью он от них отбивался, напомнило мне знакомую картину, но я никак не мог припомнить, когда и где это было.