Карфаген смеется

Синюткин наклонился ко мне. Его лицо посерьезнело:

— Желаю вам удачи, Пятницкий. — Потом он нахмурился и посмотрел куда–то в сторону. Полагаю, он увидел внизу какого–то знакомого. Поклонившись нам обоим, граф поднялся. — Надеюсь, мы еще побеседуем.

— Маленький гений! — Баронесса погладила меня по щеке. Мешки под глазами она аккуратно скрыла слоем пудры. Леда надела крошечную шляпу с модной вуалеткой и надушилась чуть сильнее обычного. Возможно, из–за этого она казалась уже не красивой молодой женщиной, а настоящей светской дамой из высшего сословия. — Думаю, ты произвел на нашего графа впечатление. Мне нравится, когда ты заводишь разговор о своих машинах, хотя я почти ни слова не понимаю. Но представь, каких успехов ты мог бы добиться в Берлине!

Я, как обычно, понял намерения Леды и погладил ее по руке. Она вздохнула:

— С Китти очень трудно. Немцев возмущают мои отлучки. Я говорю им, что ухаживаю за больной подругой, но они подозревают правду. Нам нужно покинуть Константинополь как можно скорее, Симка.

— Сегодня днем я должен встретиться с одним человеком, — обнадежил я баронессу. — Видимо, у меня могут быть какие–то новости уже к вечеру.

— Ты же не бросишь нас, мой дорогой?

Это было уж слишком драматично. Она никак не могла выразить свои истинные опасения.

— Конечно, нет.

Я снова погладил баронессу по руке и передал ей меню. К тому времени как мы доели дрянной борщ и какие–то фаршированные капустные листья, мой взгляд был почти постоянно прикован к происходящему на улице. Капли дождя быстро стекали по стеклу, искажая силуэты пешеходов, которые по большей части стали напоминать полулюдей, известных из классической мифологии. Несколько раз я был почти уверен, что заметил Эсме. Я знал, что веду себя просто смешно, преследуя призрак, почти наверняка порожденный моей собственной фантазией. Я сосредоточился на еде, но баронесса, заметив мое возбуждение, небрежно спросила о миссис Корнелиус. Я ответил какой–то дежурной фразой и попытался сосредоточиться. Я знал, что страдаю от легкой контузии и нехватки сна. Я выставил себя дураком, поддавшись такой нелепой галлюцинации. Очевидно, я ошибся в «Ротонде». Если я найду Хелену, то она наверняка окажется крашеной смуглой зеленоглазой девицей лет двадцати. Конечно, я пытался мыслить разумно, но моей силы воли не хватало на то, чтобы действовать, повинуясь велениям разума. Вскоре я поспешно покинул «Токатлиан», пообещав Леде, что мы снова встретимся в ближайшее время. Я пересек улицу и занял прежний наблюдательный пункт в баре «Ротонда». Девушки заходили туда, встряхивая мокрые зонтики и плащи. Некоторые приветствовали меня. Некоторые попытались усесться рядом со мной. Я их игнорировал. Сирийский цербер выполз из своей конуры и нахмурился, завидев меня. Я заказал выпивку и расположил его к себе, дав большие чаевые. Его иссохшее лицо смягчилось, он посмотрел на меня и послал мне улыбку, исполненную удивительной, почти искренней радости. Мы снова стали союзниками, если не друзьями. Я потягивал абсент и наблюдал за толпой. Оркестр заиграл причудливую смесь турецкой музыки и американского джаза. Мужчины и женщины выходили на крошечный деревянный танцпол и двигались как марионетки, дергаясь взад–вперед в такт нелепому ритму, подражая какому–то танцу, который они только что видели в дешевом кино. Пришла Соня. Она покачала головой, давая мне понять, что у нее нет никаких сведений, а потом удалилась с пожилым итальянским офицером. Я дремал над своим стаканом. Я думал о том, что написать Коле. Я знал, что должен по крайней мере оставить сообщение в «Паласе», но убедил себя, что посыльный догадается, где я, если не сможет найти меня в «Токатлиане». Я отправился в маленькую заднюю комнату, где сириец обменивал деньги по кошмарному курсу, и приобрел несколько английских соверенов. Желая сохранить сосредоточенность, я вдохнул приличную дозу кокаина, купленного у сирийца по завышенной цене, а потом вернулся к абсенту и скуке дешевых духов, мягких плеч, коротких причесок и ярких платьев. Мне было нужно нечто совершенно иное: светлые кудри и нижние юбки, розовая кожа и чистые голубые глаза.

Дождь прекратился. Я прошел по покатым улочкам до кафе напротив ворот Галатского моста и заказал среднюю порцию сладкого кофе. Я сидел и смотрел, как мимо сновали люди со всех концов земли. В этом районе было полно уличных продавцов, до невозможности расхваливавших свои жалкие товары. Толстые турецкие бизнесмены в фесках и темной европейской одежде собирались в группы и оживленно жестикулировали, проводя время в обсуждении сомнительных сделок. Вопреки логике я решился приобрести некий экмек–кадаиф[87], «бархатный хлеб», который турецкие женщины считали совершенным сочетанием муки и сливок. Вероятно, в то время в Константинополе созданием новых сладостей занимались очень многие — куда меньше людей обсуждали серьезные проблемы, возникавшие в этом городе. Но вполне возможно, что для турок это и есть самое подходящее занятие. Еще я очень полюбил блюдо, которое называлось «обморок имама». Имам–байялды[88] был самым восхитительным яством из всех, что мне случалось пробовать. Он до сих пор кажется мне куда вкуснее любых кулинарных изысков Вены или Парижа. К тому времени как сгустились сумерки, я съел целых две порции. Именно в сумерках я в последний раз видел мою Эсме и теперь сидел, питая суеверную надежду, что она снова появится в то же самое время. По обе стороны моста собирались корабли, дожидавшиеся развода понтонов, — такое повторялось дважды в день, утром и вечером. Глядя на них, я задумался, на каком судне предпочтительнее уехать — британском или американском. Практически все паромы, отправлявшиеся в Венецию, подвергались строгим полицейским проверкам — было невозможно подняться на борт или сойти на берег без необходимых документов. Пришло время, когда мне следовало отыскать болгарского специалиста по подделке документов и запастись соответствующими бумагами. Я хотел помочь баронессе фон Рюкстуль, но, может статься, придется оставить ее здесь, как она и опасалась. Она быстро отыскала бы другого защитника. Ее положение было не таким сложным, как у всех прочих. Люди из лучшего московского и петербургского общества каждое утро собирались толпами у входов в посольства Франции, Германии, Великобритании, Италии, даже Бельгии. У французов появилась такая шутка: можно убедиться в том, что русский попал в отчаянное положение, если ему приходится выбирать между самоубийством и Бельгией.

Лучшие русские гибли и пропадали на холодных лемносских берегах. Профессора крупнейших академий, ученые, адвокаты, художники, музыканты и философы теснились в лагерях, где умирали от сыпного тифа или пневмонии. Принцы крови униженно ползали перед мелкими чиновниками Германии, которую они едва не уничтожили. И конечно, бесполезно было напоминать о древних языческих завоеваниях великих христианских городов, Рима и Киева и всех прочих, жители которых сносили подобные оскорбления. Порядочные, набожные христиане терпели дурное обращение, они гнили заживо и погибали. А весь мир спокойно взирал на происходящее, все демонстрировали полнейшее довольство. Царь Николай и его правительство доверились устаревшим институтам власти. Даже русские монархисты говорили об этом. И теперь уцелевшие представители российского дворянства заплатили ужасную цену за близорукость и безумие своего властителя, за царицу, возжелавшую самозваного святого, советы которого привели к грубейшим стратегическим ошибкам во время войны.

Когда стемнело, я удалился от берега и двинулся обратно по булыжникам и каменным ступеням, я пробирался между зданиями, которые поднимались вверх криво, как пьяные, наклоняясь и сплетаясь в безумной геометрии невозможных линий и углов. Где–то начался пожар, и послышался сумасшедший звон огромного колокола с Галатской башни, построенной именно для этой цели. Одна из многих частных самозваных пожарных команд (обычно состоявших из самих поджигателей) срочно принялась за дело. Это был настоящий хаос босых ног, фесок, тюрбанов, старых ослов, шлангов и медных котлов с водой — неуклюжее сборище головорезов, которые крали столько же, сколько спасали.

87

Экмек кадаиф — один из вариантов десерта кадаиф, подается с густыми турецкими сливками, каймаком. Похож на щедро пропитанный сахарным сиропом пористый корж.

88

Обморок имама (имам–байялды) — закуска из баклажанов с перцем, луком и вялеными помидорами.