Страница 19 из 20
Эдит поздоровалась с ним и представилась по имени, без всяких “Ta
– Привет, Робин. – Он вставил “х” в мое имя, разделив его на два. Роб Хин. – Ма приготовила для тебя рагу, – пробормотал он и протянул блюдо через забор. – Это мясо blouwildebees[34], очень lekker[35].
Я сказала “спасибо” и неловко приняла блюдо. Я понятия не имела, кто такой blouwildebees, но предположила, что это какое-то несчастное животное, убитое во время охоты. Дома у Пита было полно трофеев, доказывавших охотничье мастерство хозяев. Головами зверей были увешаны все стены в гостиной и столовой, а шкуры зебр и леопардов служили коврами. Все эти мертвые глаза, следившие за каждым твоим движением, наполняли меня жутью. В доме проживали два белых бультерьера, и я спрашивала себя, не пополнят ли в один прекрасный день и их головы этот кошмарный настенный зверинец.
Питу, кажется, не терпелось договорить и убраться, и он продолжил:
– Мы очень сожалеть, когда услышать о что случилось. С твои ма и па. – Выражение искренней печали совсем не шло его веснушчатому лицу. – Они были хорошие люди и не заслужили, чтобы их убили негритосы.
Однажды я слышала, как отец Пита распространяется насчет того, почему нельзя доверять негритосам, и самая веская причина заключалась в том, что они устроили в XIX веке. Дингаан, правитель зулусов, пригласил буров и Пита Ретифа, предводителя фуртреккеров[36], в зулусский королевский крааль, на праздник в честь договора, который они только что подписали. Буры, доверяя хозяевам и по просьбе Дингаана, явились без оружия. Когда праздник был в разгаре, Дингаан вскочил, крича: “Bambani abathakathi!”, что, вероятно, по-зулусски значило “Хватайте белых!”, и всех буров перебили.
Речь папаши Пита меня тогда взбесила, потому что он произнес ее в присутствии их черной служанки, Саартъе, которая кивала на все, что он говорил. Однако всем было известно, что Беккеры доверяли Саартъе дом со всем содержимым каждый раз, когда уезжали в отпуск в Дурбан. Еще она хвалилась перед всеми служанками района тем, насколько больше ей платят и как семья о ней заботится. Когда я потом заговорила об этом с Питом, он не понял, что вызвало мое недоумение. Лишь пожал плечами и сказал: “Саартъе не черномазая. Она часть наша семья”.
– Спасибо за рагу, – сказала Эдит. – Выглядит великолепно. Передай, пожалуйста, маме нашу благодарность за этот прекрасный жест.
– Ja, я передать, Ta
Явно довольный тем, как он исполнил свой долг, Пит снова пожал руку Эдит. Потом повернулся и еле заметным кивком скомандовал своей ватаге следовать за ним.
Улица готовилась к одной из вечерних партий в крикет, уличным фонарям предстояло стать прожекторами, когда стемнеет. Железная урна встала посреди дороги вместо настоящих воротцев, и бита уже прислонилась к ней в ожидании игрока. Отвал возвышался над этой картиной, вбирая в себя свет, и казалось, что он испускает золотое сияние. Пит сбросил ботинки, стащил гольфы и начал делить мальчишек на две команды. Девочек отправили сидеть под деревьями, где они могли быть азартными наблюдательницами, криками подбадривая братьев, кузенов или мальчиков, которым втайне симпатизировали. Вратарь занял свое место за урной, и Пит взял клюшку, подав сигнал боулеру противников, что он готов к первому мячу.
Когда игра началась, я подумала, что если бы жизнь была справедливой, то на вечеринку позвали бы отца Пита, Хенни, а не моего папу, и его родители оказались бы убитыми вместо моих. Но папа и мама были правы. Жизнь несправедлива, и меня поражало, насколько все осталось таким же, как прежде. Лишь мой мир искорежило до неузнаваемости.
14
Бьюти
18 июня 1976 года
Соуэто, Йоханнесбург, Южная Африка
Уже два дня Соуэто в огне, а я все еще не знаю, где Номса, не знаю даже, жива ли она.
Сейчас пятница, стемнело, мужчины из коммуны собрались в доме Андиля, чтобы обменяться новостями. Они постарались не привлекать к себе внимания и являлись по одному, с десятиминутными перерывами. Полиция относится к собраниям нервно и не задумываясь арестует всех, кого заподозрит в проведении собрания с целью составить заговор против правительства.
Линдиви и дети ушли. Я тоже должна была бы уйти, но слишком измотана, чтобы провести вечер за беседами с семейством Линдиви в Мидоулэндс[37]. Женщине не место в комнате, полной мужчин, но они закрыли глаза на мое вторжение, потому что я – гостья в доме своего брата и потому что моя дочь – среди пропавших.
Дым кольцами поднимается из трубок, набитых табаком; кое-кто из мужчин время от времени делает глоток пива из принесенной с собой бутылки. Кислая вонь – сильнее пота – заполняет комнату; мне предложили немного пива из сорго, но от запаха umqombothi[38] к горлу подкатывает тошнота. Единственный свет исходит от трубок, кончиков сигарет и нескольких свечек, которые я зажгла в стороне от елозящих ног и жестикулирующих рук.
– Примечательно, что восстала именно молодежь, – произносит Одва в своей речитативной манере, – ведь все – для них. – Одва вырос с нами, в нашей деревне в Транскее, он обожает звук собственного голоса.
Сосед Андиля, Мадода, соглашается:
– Все эти годы мы боролись за то, чтобы наши дети обрели будущее в нашей стране.
– Будущее!
– Да здравствует свобода! – восклицают другие.
Я готова проклясть свободу, если за нее придется заплатить кровью моего первенца. Когда Номса семь месяцев назад ушла из-под защиты нашей хижины, я не хотела, чтобы она покидала нас. Номса с самого рождения была особенной, даром, пожалованным мне предками. Она выжила во время наводнения, когда река унесла и скот, и ее любимого брата Мандлу. Она на коленях у старших слушала поэтические сказания imbongi[39] о наших сражениях и наших победах. Ее глаза загорались огнем отмщения, и это пугало меня. Я не хотела, чтобы она сражалась.
Я хотела, чтобы она осталась дома, с братьями и со мной. Я не хотела, чтобы она следом за отцом отправилась в Йоханнесбург, потому что боялась, что назад она, как и он, вернется в гробу. Я хотела удержать ее в безопасности, но безопасность для Номсы всегда была тюрьмой. Я всю жизнь пыталась запереть ее дома, но она говорила, что я запираю ее от мира. И я уступила. Я позволила Номсе уехать в этот город учиться – в ответ на обещание, что она не ввяжется ни во что опасное, но мне следовало знать, что она лжет. Единственное, против чего оказалась бессильна моя воительница, – это ее собственная яростная натура.
Теперь Соуэто в осаде. Патрули на броневиках, огонь дотла спалил дома, а вонь слезоточивого газа не дает забыть, что против нас ведется война. Вертолеты кружат над головой; они – хищные птицы войны, что высматривают человеческую падаль, а пламя насилия, словно пожар в вельде, охватило весь район.
– Я слышал, тайная полиция охотится на лидеров восстания, – говорит Одва.
– Пусть роются в темноте, точно слепые свиньи, пусть пытаются унюхать запах наших героев. Они никогда их не найдут.
Одва продолжает, не замечая попыток Мадоды напомнить о моем присутствии:
– Говорят, их утащили в какие-то тайные места, где их пытают и…
34
Голубой гну (африкаанс).
35
Вкусное (африкаанс).
36
Капские голландцы, покинувшие британскую колонию и в 1830-х годах продвигавшиеся на север Африки.
37
Пригород Йоханнесбурга.
38
Южноафриканское домашнее пиво из кукурузы и сорго с низким содержанием алкоголя (обычно менее 3 %), имеет душный, кислый запах.
39
Сказитель (зулу, коса).