Под псевдонимом Серж

В это время в кабинет вошёл Курбатов.

– Знакомьтесь, мой заместитель Курбатов Пётр Иванович, начальник отдела Московского уголовного розыска.

Балезин и Курбатов пожали руки. Ершов продолжил:

– Для Москвы, Алексей, ты человек новый. Кроме нас с Петром Ивановичем и Юргенса, тебя никто не знает. Двух ребят для связи мы тебе дадим. И ещё, ты должен познакомиться с одним человеком. Сегодня же, он ждёт. Криминальный мир Москвы он знает, как никто другой. Его зовут Отман Сергей Генрихович.

Услышав это имя, Алексей замер.

– Что с тобой?

– Так, ничего, – замялся Балезин.

Фёдор взял листок бумаги, написал адрес и протянул Балезину. «Старославянсякий, 15, квартира 38», – прочитал тот и снова замер. – Неужели случай в очередной раз вмешивается в его судьбу?

– Да что с тобой? – встревожился Ершов. – Ба! Да ты, наверное, голодный. Слушай, Петро, – кивнул он Курбатову. – Сообрази кипяточку. У меня есть хлеб, намного сала и несколько леденцов. Пора отобедать.

В это время в кабинет вошёл Юргенс.

– Ну как, познакомились, разобрались?

– Да мы давно знакомы, – пояснил Фёдор.

– С окопов Австро-Германской, – добавил Алексей.

Он шёл по Москве июня 1919 года. Вокруг уныло, неприглядно. Извозчики попадаются редко, трамваи почти не ходят, фонари перебиты, повсюду кучи мусора. Что Питер, что Москва – прошлая весёлая жизнь оторвалась и ухнула в пропасть безвозвратно. Неужели навсегда? Народу немного. Кто-то затаился дома, молится приходу белых; кто-то наоборот – дерёт глотку на заводских митингах, призывая красных бить Колчака и Деникина. Гражданская война – она у каждого своя.

Но Алексей Балезин думал не о войне. Утверждение, что его в Москве никто не знает, было неверным. Один человек знал, и этого человека звали Ольга Сергеевна – для него просто Оля.

…Это было в сентябре 1915-го. Он долечивался в одном из московских госпиталей. Сестёр милосердия не хватало, поэтому помогать приходили монахини, студентки, гимназистки и прочие добровольцы. Он хорошо помнил их первую встречу. Эту новенькую темноволосую, с соколиными бровями, сестру милосердия он приметил сразу. Она зашла в их палату ставить уколы. Настроение у Алексея было хорошее: угроза ампутации левой руки миновала, рука заживала, и он решил немного подурачиться.

– Ой, больно! – вроде бы негромко вскрикнул он, когда игла шприца коснулась его ягодицы; но получилось достаточно звучно, на всю палату. Даже вечно спящий на соседней койке казачий есаул поднял голову и недовольно посмотрел на них.

Всё это ничуть не смутило новенькую. Она вколола ему всё, что полагалось, выпрямилась и с гордым видом произнесла:

– Зато приятно.

Когда она вышла, самый старший в палате ротмистр Кириллов, весь перебинтованный, но любитель побалагурить, заметил:

– А вы, поручик, пользуетесь успехом у женщин.

И он, Алексей Балезин, так считал, по крайней мере у одной, которую звали Ольгой. Познакомиться ему, в прошлом столичному студенту, не составляло труда. На территории госпиталя был небольшой скверик, и стоило Ольге присесть на одну из лавочек, как к ней тут же подсаживался рослый светловолосый больной с рукой, забинтованной по локоть.

…Дела Алексея шли на поправку. В тот день его раненая левая рука распрощалась с бинтами. А раз так – надо было действовать. Уговорив пожилого интенданта, Алексей под честное слово раздобыл на несколько часов свою военную форму и, как только Ольга вышла за территорию госпиталя, предстал перед ней во всех своих регалиях, в том числе и с Георгиевским крестом на груди.

– Ой, Алёша, вы? – от неожиданности она сделала шаг назад.

Ну, разве могла она отказать бравому поручику проводить себя до дому. Стояла золотая осень, ласково светило уходящее к закату солнце. Листья клёнов и лип жёлтым ковром устилали дорожки, рдели рябины, и трудно было представить, что где-то далеко, в другом мире, рвутся снаряды, свистят пули, и каждый день гибнут люди.

О чём они говорили? Так, обо всём. Но получилось, что больше говорил Алексей, а Ольга в основном молчала. Что-то не располагало её к откровенности. Балезин узнал о ней совсем немного: что она коренная москвичка, единственная в семье, что отец её стоит, как она выразилась, на страже правосудия, а мама сильно болеет. Ещё он узнал, что работать в госпиталь она пошла вместе с подругой Таней добровольно, прервав учёбу в университете. Они прошли трёхмесячное обучение, выдержали экзамен и наряду с другими получили красный крест и аттестат на звание сестёр милосердия.

Когда они подошли к её дому в том самом Старославянском переулке и настало время прощаться, Ольга посмотрела в глаза Алексею. В свете лучей заходящего солнца он хорошо запомнил её лицо.

– Скажите, Алёша, – робко спросила она. – А на войне страшно?

Ну что он мог ответить? Сказать «да», так она и без него догадывается, что страшно, глядя на израненных, часто умирающих воинов из их госпиталя. Сказать «нет» – глупо, ведь не боятся только дураки. Ответ возник сам-собой, и он не мог быть другим:

– Страшно, Оля. Но если кто-то ждёт тебя дома, то не очень.

Через день его должны были выписать. В мыслях у него было только одно: предстоящая прощальная встреча с Ольгой. Он хорошо всё продумал, взвесил. Он скажет ей всё, в том числе самое сокровенное. Если она будет его ждать, немецкие снаряды и австрийские пули ему не страшны.

День выдался не по-осеннему тёплым. А вот и она, стройная худенькая, в крепдешиновом удлинённом платье малинового цвета, вязаная кофточка, шляпка… Бравый поручик Алексей Балезин робко шагнул навстречу той, что была ему дороже всех на свете…

Её спутника он заметил не сразу. И это неудивительно: его взор был направлен только на Ольгу.

– Знакомьтесь, – голос Ольги прозвучал как-то неуверенно, – Алексей Дмитриевич, – кивнула она на Балезина, а потом на того, кто её сопровождал, – Павел Петрович… мы помолвлены…

Тот, кого звали Павлом Петровичем, был человек лет 40, среднего роста, полный, но при этом весьма приятной внешности. Взгляд его выражал спокойствие. За оградой госпиталя виднелся автомобиль, очевидно, он на нём приехал за Ольгой.

– Алёша, я хочу, чтобы вы вернулись живым, – помахала ему Ольга на прощание.

Застывшим взглядом смотрел он вслед удаляющемуся автомобилю … Алексей остановился. Находясь в плену воспоминаний, он, похоже, сбился с пути. Это неудивительно, он не думал о скорой встрече с бандитами – рисковать он привык, и в окопах, и в немецком тылу, где оставался для работы нелегалом. Более того, считал, что больше всех рискует тот, кто не рискует. Он думал только о предстоящей встрече с Ольгой. А может, встречи и не будет? Может, она с мужем и детьми уже уехала за границу?

Он достал листок бумаги, на котором Ершов набросал ему схему пути до Старославянского переулка. Поднял глаза на номер и название улицы, куда забрёл. Так и есть, ушёл немного не туда.

Изредка ходили трамваи, попадались извозчики. Но Алексей Балезин решил твёрдо: до Старославянского, 15 он дойдёт пешком.

Высокая массивная дверь, звонок-колокольчик… шаги за дверью. Вот щёлкнул замок, дверь открылась. На пороге стоял представительный мужчина лет 50. Алексей поздоровался и представился.

– Жду вас, жду, проходите, – Сергей Генрихович сделал шаг в сторону, пропуская гостя.

Их квартира чем-то напоминала Алексею квартиру тёти в Петербурге: просторные комнаты, высокие потолки, длинный коридор-прихожая. Да и двор был похож: тоже железная ограда, лавочки в тени деревьев. Вот только чистота оставляла желать лучшего: видимо, дворники не мели или мели нерегулярно.

Сергей Генрихович провёл Алексея в кабинет, гостеприимно усадил в кресло, но прежде чем ввести в курс дела, попросил рассказать о себе. Балезин подробно остановился на всех этапах своей биографии, лишь о работе нелегалом упомянул вскольз. Но именно это Отмана и интересовало. Пришлось кое-что уточнить. Временами они переходили на немецкий и французский, и от этого их беседа только выигрывала. Затем настал черёд показа фотографий и комментариев к ним, относительно Кошелькова и ближайших членов его банды. Прозвища, места отсидки, совершённые преступления, особые приметы и пристрастия налётчиков – с первого раза всё это было нелегко запомнить.