Страница 32 из 35
«Есть два способа проходить свой поэтический путь.
Одни в молодости прыгают как можно дальше и затем начинают постепенно отходить назад. Таков путь безвременно скончавшегося и похороненного в Роста Маяковского.
Другие идут здраво, ощупывая знаниями каждый свой шаг. Таков твой путь.
В оркестре русского имажинизма, где Есенин играет роль трубы, Анатолий – виолончели, я – (впрочем, чёрта ли я буду о себе говорить!), Рюрик Ивнев – треугольника, ты взял себе скрипичное ремесло. Но помни, что скрипка берёт сочностью тона, а не визгом».
Крестьянский поэт Пётр Орешин посвятил имажинистам одно из своих стихотворений. Называется оно «Пегасу на Тверской».
И далее столь же рьяно, ревниво и несдержанно.
Имажинистам вообще много посвящали стихов, ещё больше пытались перепевать их или писать пародии. Так, в марте 1919 года в еженедельнике «Гудки» напечатали пародию на декларацию имажинистов. Автор «Манифеста имажинистов» – Анонимус.
Вскоре имажинисты будут выяснять, кто из них больше вложил в литературную группу. Кому принадлежит имажинизм? Кто главный? Есенин? Мариенгоф? Шершеневич? Об этом вскользь и как обычно остро бросил Маяковский Рюрику Ивневу («У подножия Мтацминды»): «Все имажинистские декларации – сплошное пустословие. Не понимаю, что вас потянуло к ним. Дружба с Есениным? Но ведь дружить можно и без платформ. Да и в сущности, ни вы, ни Есенин не имажинисты, а Шершеневич – эклектик. Так что весь имажинизм помещается в цилиндре Мариенгофа».
Глава пятая
Женщины, театры и разлука
Поездка на Кавказ
Ещё в 1918 году Григорий Колобов был принят на службу в Наркомат путей сообщения. Для инспекционных поездок ему даже был выделен спецвагон. И вот в июне 1920 года поэты в комфортабельном колобовском вагоне уехали покорять юг России.
13 июля ворвались в Ростов – и сразу же взялись облагораживать литературный ландшафт города. Повсюду расклеиваются афиши, анонсирующие выступление Мариенгофа, Есенина и Колобова:
1. Шестипсалмие.
2. Анафема критикам.
3. Раздел Земного шара.
1. Скулящие кобели.
2. Заря в животе.
3. Оплёванные гении.
1. Хвост задрала заря.
2. Выкидыш звёзд.
После 21 июля поэты едут в Таганрог, организуют пару вечеров и возвращаются обратно в Ростов. Молва об имажинистах расходится по всему югу. Уже в Новочеркасске один рьяный критик за подписью Молотобоец бьёт в колокола: «Товарищи! Новочеркасские граждане! К вам едут люди, чтобы плюнуть вам в лицо… Не только плюнуть, но ещё, когда вы будете стирать с лица своего плевок, – вытащить из вашего кармана деньги…»173
Статья успевает наделать шума. Концерт имажинистов отменяется. Мариенгоф вспоминал об этом с горечью:
«В Новочеркасске после громовой статьи местной газеты, за несколько часов до начала – лекция запрещается. <…> Газета сообщила неправдоподобнейшую историю имажинизма, “рокамболические” наши биографии – и под конец ехидно намекнула о таинственном отдельном вагоне, в котором разъезжают молодые люди, и о боевом администраторе, украшенном ромбами и красной звездой».174
Мечтая о Баку, горах, грузинках и винах, поэты вынуждены сидеть в Ростове. Они скучают, понемногу скандалят, пишут письма в Москву. И, наконец, в самом начале августа трогаются в путь по маршруту: Тихорецк – Минеральные Воды – Пятигорск – Кисловодск. В каждом городе были как минимум один день. В Пятигорске успевают посетить Дом-музей Лермонтова. На железнодорожном перегоне Есенин примечает особую картину – «состязание» паровоза и жеребёнка, – которая станет бессмертным образом в поэме «Сорокоуст».
11 августа поэты возвращаются из Пятигорска в Минеральные Воды, чтобы отбыть оттуда в Баку. Любая поездка – это новые эмоции, впечатления, живой материал для поэта, который непостижимым образом превратит этот материал в поэтический шедевр. Но для Есенина эта поездка будет трудной. В одном из писем к Евгении Лившиц он напишет:
«Сегодня утром мы из Кисловодска выехали в Баку, и, глядя из окна вагона на эти кавказские пейзажи, внутри сделалось как-то тесно и неловко. Я здесь второй раз в этих местах и абсолютно не понимаю, чем поразили они тех, которые создали в нас образы Терека, Казбека, Дарьяла и всего прочего. Признаться, в Рязанской губ[ернии] я Кавказом был больше богат, чем здесь».175
Но это впечатление продержалось недолго. Вскоре появятся «Персидские мотивы», навеянные и этой поездкой.
А вот Мариенгоф не унывает: копит силы, фиксирует свои переживания, наблюдает.
Стихотворение это написано в 1926 году в Сочи176, но, безусловно, содержит память о совместной с Есениным и Колобовым поездке на Кавказ.
173
Молотобоец. Шарлатаны? Сумасшедшие? // Красный Дон. 1920. № 153.
174
«Роман без вранья». С. 572.
175
«Роман без вранья». С. 574.
176
Недавно удалось найти черновик этого стихотворения: «Ты старый сердцеед, Кавказ, / А мы поэты будто девы / От бабушки и Пушкина у нас / К тебе неопытной любви напевы // И даже, клявшись в неприступность, / Мы неприступность не храним / И прижимаем губы / К усам щетинистым твоим. // Пусть наш разгневанный супруг / Метелями ревнует север. / Милей легкосердечной деве / Горячий черноморский друг. // И, возвратившись в край равнинный / На ложе белое снегов, / О нашей нежности взаимной / Напишем несколько стихов». Рядом стоит комментарий поэта: «После Сочи и арабско-арапского загара» (РГАЛИ. Ф. 3100. Оп. 1. Ед. хр. 284).