Одиссея батьки Махно

— Какое оцепление?

— Как? Разве вы не знаете? Сейчас поезд встречает заградительный отряд из чеки, будут у всех багаж проверять.

— А чего ищут-то?

— Как чего? Мучку-с... Хлеб-с.

У Махно под сердцем ёкнуло: «Неужто отымут мои запасы». Узнав в Тамбове, что в Москве голодно, он накупил на базаре булок, саек, набил полный чемодан. И вот, пожалуйте.

— У меня детишки голодом, жена больная, — ныл сосед. — Пронесите. А? А уж я вам век буду признателен.

— Извините, но у меня свой чемодан, — отвечал Нестор.

За окном долго тянулся пригород, замелькали трубы заводов, фабрик. Но вот и вокзал. Медленно выходили на перрон. У вагона толклись какие-то личности, негромко предлагая:

— Кому помочь? Недорого. Надёжно. Пронесём.

Но народ, видимо, уже был учёный, знал: обойдётся и дорого, и ненадёжно, и унесут; ещё глядишь и самого разденут. Даже рыжий сосед не «клевал» на зазывные предложения. С обречённым убитым видом сам волочил свой чемодан по перрону. Опытным взглядом Нестор определял этих несчастных: испуганные, униженные лица.

«Э-э, нет, — подумал Махно, — с виноватой рожей загребут, как пить дать. А у меня ж ещё и наган. Шлепнут за милую душу».

Поэтому он остановился, поправил на себе френч, фуражку, пожалел, что не побрился в Тамбове и, подхватив чемодан, пошёл уверенным шагом через вокзал, на выход. Именно там красноармейцы с винтовками «фильтровали» приехавших. Махно спокойно подошёл к контролю, поздоровался:

— Здравствуйте, товарищи.

— Здравствуйте, — отвечали те не очень-то вежливо. — Что у вас в чемодане?

— Запасное бельишко, мыло, щётка. Открыть?

— Нет. Проходите.

И тут же со стороны других контролёров послышалось жалобное причитание рыжего:

— Товарищи, дорогие, у меня дети, жена больная...

— Давай, давай, в отделении доложишь, не верещи.

Махно кинул в пролётку чемодан, сам впрыгнул следом.

— Куда прикажете, уважаемый? — обернулся бородач.

— На Введенку, любезный, дом 6.

Зацокали копыта, заколыхалась подрессоренная пролётка. Махно смотрел по сторонам, что-то не нравилась ему Москва. Облупленные стены домов, кучи мусора, серые спешащие куда-то люди, чувствовалось какое-то запустение.

— Первый раз в Москве-то? — спросил полуобернувшись бородач.

— Да нет, живал здесь.

— И иде ж, если не секрет?

— В Бутырках, папаша.

— О-о-о, — протянул многозначительно кучер. — Х-харошая фатера. Знатца, выходит, из товарищев будете?

— Угадал, отец, из товарищей.

— Часом, не из чеки?

— Нет, не из Чека. С Украины я.

— Ну, стал быть, я тя спрошу, раз ты товарищ. Вы что ж, так и будете заготовлять хлеб по вокзалам? Отымать у тех, кто за свои кровные его купляет?

— У нас так не делается, отец. Мне это тоже не нравится.

— А не нравится, так и скажи там наверху. Небось вхож туда. Разве ж так можно над народом изгаляться? Ране, бывало, я за копейку куплю у Филиппова булочку, съем и хорош. А ныне и за тыщу рублей такой не найдёшь. Зачем тогда Николашку скинули? Большаки, язви их в душу, править взялись, а толку?

Всю дорогу ворчал бородач, и горчило на сердце у Нестора от жалости к старику, от его сермяжной правды, от собственного бессилия утешить несчастного. Одно и смог — уплатить двойную цену за проезд.

— Сразу видно, человек с понятием, — поблагодарил извозчик. — Спаси тя Христос.

Нестор поднялся на второй этаж, позвонил. Дверь открылась, перед ним стоял незнакомый интеллигентный человек приятной внешности, с доброжелательной улыбкой.

— Проходите, пожалуйста, — пригласил он.

— Я Махно, — представился Нестор.

— Боровой, — отвечал хозяин, указывая гостю дверь кабинета. — Сюда, прошу вас.

Лишь в кабинете Боровой спросил:

— Вы к кому, товарищ Махно?

— Я хотел бы видеть Аршинова.

— Он бывает у меня два раза в неделю, обычно во вторник и пятницу.

— Где я могу застать его?

— Скорее всего, в Федерации, сейчас она в Анастасьевском переулке.

— Вы позволите оставить у вас чемодан? Так неудобно с ним в городе.

— Ради бога.

Оставив чемодан, Махно вышел на улицу и направился к Пушкинскому бульвару. Почувствовав голод, зашёл в ресторан. Обед ему не понравился, о чём Нестор не преминул выговорить официанту:

— Дерёте такие деньги, а чем кормите?

— Чем располагаем-с, — огрызнулся официант. — Не нравится, не еште-с.

Махно, уже набалованный гуляйпольским вниманием, хотел устроить хаму скандал, но вовремя вспомнил, где находится, и что привлекать здесь к себе внимание не следует.

Недовольный вышел из ресторана, не успел пройти и десяти шагов, как услышал радостное восклицание:

— Ба-а! Кого я вижу?! Нестор!

Перед ним, раскинув руки для объятия, стоял его однокамерник по Бутырке Козловский. В новенькой кожанке, в высоких сапогах, белокурый красавец.

— Мечислав! — воскликнул с искренней радостью Махно.

Они обнялись, расцеловались.

— Уж не Чека ли ты? — спросил Нестор.

— Нет, бог миловал. Я всего лишь участковый милицейский комиссар.

— Всё равно лягавый.

Козловский не обиделся, посмеялся даже.

— Ах, Нестор, мы революционеры, сам понимаешь. Куда пошлёт революция, туда и идём. Кто-то же должен поддерживать порядок.

— Оно и видно. Порядок у вас везде революционный, на вокзале у пассажиров чемоданы чистите, в ресторанах кормите помоями.

— Ну, допустим, чемоданы чистим у спекулянтов, у тех, кто на нужде наживается, а что касается ресторанов... Слушай, Нестор, идём ко мне в комиссариат, чаю попьём.

— А там в кутузку. Да? — усмехнулся Махно.

— Обязательно, — расхохотался Козловский, — за контрреволюционные разговорчики.

Они пришли в комиссариат, Козловский с гордостью представил сослуживцам гостя:

— Товарищи, прошу любить и жаловать, революционер Нестор Махно, мой сокамерник по Бутырке. В своё время ухлопал полицмейстера. Проходи, Нестор, в кабинет.

В кабинете, придя в себя, Нестор попробовал возмутиться:

— Что ты там намолол, Мечислав? Какой полицмейстер?

— Какая разница, Нестор. Не за красивые же глаза тебе кандалы навесили.

— Я жандарма...

— Перестань. Зато видел, как у всех глаза округлились? Ещё бы, террорист в гости пожаловал... знай наших.

Мечислав постучал в настольный звонок, в дверях явилась девушка.

— Маруся, чаю нам и бутерброды с этим... Ну, сама знаешь.

Бутерброды оказались с чёрной икрой. Махно не преминул заметить:

— Вот уж истина, кто у власти — тот у сласти.

— А ты как думал, Нестор? — засмеялся Козловский. — То они гужевались, теперь наш черёд.

— А в ресторане помои подают. Обидно, если суть революции только в смене едоков у кормушки.

— Не усложняй, Махно. А было бы справедливо, если бы победившие жрали всё ту же тюремную баланду?

— Ты участвовал 12 апреля в разгроме анархистских организаций, Мечислав?

— Естественно. Мы на Поварской тряхнули один особнячок.

— И совесть тебя не гложет?

— Ни капли. Эти особнячки стали пристанищем криминалитета, брат. Ты не очень-то жалей о них. Воровские малины, притоны, вот что в них было, а анархия только на плакате.

— Так что, анархистов совсем разогнали?

— Почему? В Анастасьевском отвели им закуток, рядом с Комиссариатом внутренних дел.

— Угу. Под крылышко охранки, чтоб им было хапать сподручней.

Козловский расхохотался, погрозил пальцем:

— Ну хитрец ты, Нестор. Лучше расскажи, как там на юге России?

— Как вы накакали, так и есть.

— Почему мы?

— Ну а кто же? Большевики по Брестскому миру скормили Украину немцам.

— Но ты же должен понимать, что это временно. Вынужденно. Придёт время, наберёмся сил, вернём назад.

— Эх, Мечислав, назад просто так не получится. Отдавали — чернилом расписались, а отбирать — кровью платить будете. Думаешь, зря немцы спихнули Раду, а возвели гетмана Скоропадского.

— А какая разница.