Одиссея батьки Махно

— Надо увозить батьку за рубеж. Там вылечить. Где ж ему сейчас воевать, изрешетили всего.

Несмотря на незаживающую рану, Махно выступил с речью, в которой подчеркнул, что борьба с большевизмом не кончилась, что она будет продолжена, как только народ поймёт, что большевики его снова обманули.

— Я вернусь, вернусь обязательно, друзья мои, — были его последние слова в прощальной речи.

Разделились на две группы. Одна должна была сопровождать батьку за рубеж, другая завязать под Каменкой бой, чтобы отвлечь внимание красных от переправы. Зиньковскому было поручено найти место переправы. Он во главе двадцати повстанцев поехал вдоль реки и тут увидел ехавших навстречу пограничников.

— Эй, товарищи, — закричал им Зиньковский. — Это вы нас вызывали на помощь? Где махновцы? Пора кончать с ними.

Съехались, молча окружили и тут же разоружили пограничников без единого выстрела.

— Спокойно, товарищи, — сказал им Зиньковский. — Вреда вам не будет, если не станете нам мешать.

Зиньковский не решился сразу отправлять батьку: «Кто его знает, как примут нас румыны. И примут ли?» Поэтому послал Серёгина с наказом:

— Григорий Иванович, если примут нормально, махните нам белым платком.

На той стороне беглецов уже поджидали румынские пограничники, группу приняли и разрешили просемафорить остальным.

У самой воды, рассаживая повстанцев в лодке, Зиньковский остановил жену батьки:

— Г алина, там нас будут обыскивать и наверняка отберут всё ценное. А у нас в отряде всего ценного вот мой перстень с камнем, возьмите его, может вас, как женщину, обыскивать не будут. Продадите в Румынии, хоть на первое время будет на что жить.

Скрипели уключины, струилась, журча за бортом, быстрая вода. Нестор сидел лицом к оставляемому берегу Родины и даже в мыслях не допускал, что больше его не увидит. Наоборот, шептал упрямо:

— Я вернусь, обязательно вернусь. Борьба не кончена.

Через день на берег в сопровождении большой охраны приехал Фрунзе. Задумчиво смотрел на текущую воду, на ту сторону, принявшую бандита. Надо бы радоваться — свалилась с плеч такая забота, но не радостно было Михаилу Васильевичу: «Так и не выполнил приказ вождя».

С ближайшей почты в Москву была отправлена срочная телеграмма: «Факт перехода в Бессарабию махновской банды установлен мною лично при посещении пограничного пункта. Фрунзе».

ЭПИЛОГ

He желал бы быть пророком, но сердце у меня

сжимается предчувствием, что мы только ещё

у порога таких бедствий, перед которыми померкнет

всё то, что мы испытываем теперь.

Но живой Махно, даже за границей, никак не устраивал большевиков ни в Москве, ни в Харькове. Румынскому правительству была отправлена нота, подписанная наркомом Иностранных дел РСФСР Чичериным и предсовнаркомом УССР Раковским с требованием выдать Махно «как обыкновенного уголовного преступника... вместе с его соучастниками».

Румыны ответили сразу же: «Для требования выдачи Вашей стороне Махно необходимо действовать в согласии с нормами международного права, то есть послать приказ об аресте, исходящий от судебного учреждения, со ссылкой на статьи Уголовного кодекса РСФСР и УССР, применяемые к преступникам. Необходимо указать приметы преступников. Так как в Румынии не существует смертной казни, Вам необходимо принять на себя формальное обязательство не применять смертную казнь к выданным. Когда эти условия будут выполнены, Румынское правительство рассмотрит дело о бандите Махно и его сообщниках: надлежит ли дать ход требованию о выдаче».

— Нет, вы посмотрите, — возмущался Раковский ответом румын. — Им приметы подавай, да ещё не смей казнить. Какая наглость!

Была послана ещё нота, в которой большевики уже грозили румынам, связывая выдачу Махно с нормализацией отношений с Румынией. Однако и на этот раз ничего не вышло.

Тогда Раковский призвал Манцева — главного чекиста.

— Ну что? С румынами кашу не сваришь. Посылай смелого чекиста с единственным заданием — ликвидировать Махно. Сделает дело, получит орден, так ему и скажи.

Молодой чекист Медведев, облачённый в форму румынского офицера, был переправлен через Днестр в районе Бендер. По разведданным, в этом городе намечалось совещание руководства тайной полиции-сигуранцы, на котором должен был выступить Махно. Но Махно не приехал — ему пришлось в это время устраивать в больницу заболевшую жену.

Раздосадованный чекист, решив, что «с поганой овцы хоть шерсти клок», расстрелял президиум совещания и в поднявшейся суматохе благополучно смылся. Но вместо ордена получил выговор:

— Тебя зачем посылали? Далась нам твоя сигуранца. Нам нужна голова батьки.

Понимая, что рано или поздно чекисты до него доберутся, Махно в сопровождении 17 своих сторонников в апреле 1932 года пробирается в Польшу, надеясь найти там «убежище и дружескую помощь».

В первое время его появлению искренне радовались офицеры Генерального штаба Польши, выпытывавшие у Нестора секреты партизанской войны, структуру Красной Армии, её боевые возможности, характеристику её высших начальников. Махно с удовольствием давал разъяснения по этим вопросам, подтверждая каждый тезис яркими примерами из своей боевой жизни.

Именно в это время Украинский ЦИК объявил амнистию всем, кто воевал в Гражданскую войну против Советской власти. Амнистии не подлежали всего семь «закоренелых преступников» — Скоропадский, Петлюра, Тютюник, Врангель, Кутепов, Савинков и Махно.

Нестор отпустил Зиньковского:

— Ступай, Лева, ты не из закоренелых, авось тебе простится.

(И Зиньковский вернулся, устроился в Одессе в органы, работал честно, создал семью, имел детей, был счастлив. Но, увы, прошлое ему не забыли, как и тысячам других амнистированных, в том числе и Белашу. В 1938 году всех расстреляли. Если уж начали «шлёпать» своих, чего ради должны были щадить махновцев?)

Теперь Советская Республика досаждала польскому правительству: выдайте нам бандита Махно. Поляки, только что воевавшие с Россией, никак не хотели делать «подарок» вчерашнему врагу, хотя и содержали махновцев в лагере, а батьку с женой и ближайшими людьми упрятали в тюрьму, возможно, сохраняя от чекистов. Именно в тюрьме Нестор и получил сообщение, что стал отцом. Галина родила дочь, названную Еленой.

Варшавская прокуратура разнюхала, что Махно шёл подымать восстание в Галиции, ставшей с 1918 года частью Польши. Началось следствие, тянувшееся четыре месяца. В конце ноября 1923 года в Варшаве начался суд, инкриминировавший Махно и его сообщникам связь с советской разведкой и подготовку антиправительственного заговора. Махно с лёгкостью и пафосом отмёл все обвинения:

— Я такой же советский разведчик, как пан прокурор — вождь африканских негров. Я никогда не имел никаких злых умыслов против Польши. Наоборот, именно я, со своей Повстанческой армией, задержал на две недели Первую Конную Будённого, таким образом не дав ей возможности вступить в Варшаву. Именно мы отказались идти на польско-советский фронт, чтобы воевать против вас, за что были объявлены вне закона. И вот так польское правосудие решило отблагодарить нас за нашу позицию. Так, извините, чем же вы будете отличаться от большевистского суда?

В этом же ключе выступили и защитники Махно.

К неудовольствию прокурора Вассерберга суд оправдал подсудимых. Махно был доволен результатами приговора: «Наконец-то судебный орган другого государства очистил моё имя от грязи, обильно вылитой на меня большевиками».

Не прошло и месяца после суда, как европейские газеты напечатали заявление батьки, что он готов как и прежде вести войну с Советской властью, уничтожившей все свободы в России.

Такое заявление Махно крайне озаботило правительство Польши: «Он может поссорить нас с Россией». Были приняты все меры, чтобы выдворить незваного гостя из страны.