Страница 20 из 30
— Ну и как встретили? — смеялся Вольбикас, и жесткие складки, появившиеся в последние горячие дни на его лице, разгладились. — Нежные объятия у нашего Станкуса?
Поредевшие гитлеровские дивизии остановились. Тогда загремели наши тяжелые орудия, полетели огненные веретена, пущенные грозными «катюшами».
— Врежьте, родимые, им, — шептал Женя, — врежьте так, чтоб стекла вылетели в рейхстаге.
Наши войска перешли в наступление. Гнала фашистов, которые откатывались, словно дымящаяся головня, и славная литовская дивизия. Дивизионная газета «Тевине шаукя» («Родина зовет») писала: «Час настал. Довольно гитлеровским бандитам грабить и убивать наших отцов и детей, сестер и братьев! Довольно им топить в крови нашу страну! Час настал. Мы ждем приказа. Мы ждем сигнала, чтобы начать поход на запад, в нашу дорогую Литву».
Запомнился Савину бой за город Кромы неподалеку от Орла. Разведчики первыми прорвались к центру, стали выбивать фашистов из церкви — там был наблюдательный пункт. Вскоре прибежал начальник штаба Вольбикас с двумя связистами. Женя повел их наверх по винтовой лестнице. Взобрались на колокольню и увидели: десятки немцев подползают к церковному холму, подкатывают пушку. «Пропали, — подумал Женя, — свои далеко, а фрицы рядом». Но Вольбикас, поколебавшись минуту, выкурил папиросу и вызвал по рации огонь на себя, смело корректировал стрельбу, не уходя с колокольни. Немцы отступили, и тут наш снаряд зацепил звонницу. Контузило всех четверых — Вольбикаса, Савина и радистов. Чуть живые, они спустились вниз, стали у полукруглого окна. Вольбикас протер бинокль, поднес к глазам, и тут Женя резко толкнул его — пули, раскрошив штукатурку подоконника, влетели в окно, не зацепив начальника штаба. Женя подполз к церковной двери, метнул гранату в залегшего за могильным холмиком автоматчика.
— Вот теперь можно смотреть, — сказал он Вольбикасу.
Тот притянул к себе Женю, по-отцовски крепко поцеловал.
…За отличные боевые действия на Курской дуге литовская дивизия была отмечена в приказе Верховного Главнокомандующего, ей салютовала Москва, 167-й полк получил Красное знамя ЦК Компартии Литвы. Сто двадцать километров прошла с боями дивизия в то лето, уничтожила более 13 тысяч гитлеровцев, освободила 60 сел и несколько городов. Сердечно встречали освободителей исстрадавшиеся советские люди.
Многие бойцы и командиры полка были награждены орденами и медалями. Орден Красного Знамени получили Мотека, Шуркус, Дильманас. Разведчик Бернотенас был удостоен звания Героя Советского Союза. Были отмечены наградами Вольбикас, Харитонов, Юстинас и Пранас Станкусы, пулеметчица Дануте Станелене, учившая Женю стрелять из «максима». На груди Савина заблестела медаль «За отвагу». Командир полка крепко, по-мужски пожал руку, сам приколол Жене медаль.
— Спасибо, сунус, за службу. Горжусь, что командую такими орлами, — громко сказал Мотека.
— Служу Советскому Союзу! — звонко, еще мальчишеским голосом крикнул Женя.
В сентябре сорок третьего обескровленную дивизию отвели в Тулу на переформировку. Принимали пополнение, обучали, готовили к боям.
В первый воскресный день Женя получил увольнение, пошел поглядеть город и в центре, на площади, встретил… Петю Казюку. Сколько было разговоров, воспоминаний!
Больного Петю вывезли из Ленинграда в прошлом году, подлечили, направили на тульский завод, а на днях призывают в армию. Петя зачарованно глядел на друга, на его медаль, на пистолет в желтой кобуре…
Вскоре Вольбикаса назначили командиром 249-го полка в той же дивизии. Уходя на новую должность, он попросил Мотеку отдать ему Савина:
— Ординарцем, связным уговорил его к себе. Еле согласился, не хочу, говорит, свой полк и разведчиков своих покидать. А у меня, понимаешь, должок перед этим пареньком: жизнь он мне спас в Кромах. Со мной ему будет спокойнее, безопаснее, что ли. Уберечь его надо, мальчонка ведь еще.
…В Белоруссию 16-я дивизия прибыла в конце сорок третьего года и вошла в состав 1-го Прибалтийского фронта. Эшелоны летели на запад с песней, с гармошкой. Женя тогда выучил очень понравившееся стихотворение известного поэта Людаса Гиры, не раз бывавшего у них в полку:
Женя читал это по-литовски, сам придумал мелодию и с этой песней пошел в бой.
Прямо с эшелонов ринулась дивизия на штурм сильно укрепленной станции Невель. Упорные бои вели полки за Невель и Езерище. Захватив их и натолкнувшись на яростное сопротивление врага, перешли к обороне. Потом было долгое затишье с боями местного значения. Летом сорок четвертого дивизия двинулась вперед, вместе с другими освобождала Витебск, Полоцк.
Савин мотался на своей Пемпе то в штаб дивизии с пакетом, то в соседний артполк. Ночью, днем, когда прикажут.
— Савинас, на коня! — кричал начальник штаба полка.
— И — со скоростью ветра! — весело подхватывал любимые слова начштаба Женя, пряча пакет на груди.
— Ты будь поосторожней, Хенрик, — просил его Вольбикас. — Один ведь скачешь, с важным пакетом, гляди внимательно, не наткнись на немцев. Ну и песни пой потише. Понял?
— Есть петь потише, товарищ подполковник!
А песни рвались из его груди, летели одна за другой. С песней — будто с надежным товарищем, песня придает силу. Пока скачет, все песни споет, какие помнит, — и русские, и белорусские. Но больше всех полюбил он старинную литовскую песню. Подъезжает вечером к своим, распрямится в седле и заводит:
Все часовые знают — Хенрик едет, песня его звонкая лучше всякого пароля.
— Ну, Хенрик, скоро ли наступление, а то мы что-то засиделись? Какие там планы у начальства? — спрашивают его друзья, а друзей теперь у него много — во всех полках дивизии свои ребята.
— Не сегодня завтра выступим. Ждите! — смеется заговорщицки Женя.
Однажды встретил Дануте, на гимнастерке у нее сверкал новенький орден Славы. Прокричал на скаку:
— Привет славным пулеметчикам! За что получила?
— За Витебск, за твою Белоруссию!
Женя все больше привыкал к Вольбикасу. Ему нравилась неторопливая рассудительность командира полка, уверенность, спокойствие в самой сложной ситуации, нравилось, что не кланялся пулям. Женя не раз отмечал, как подполковник по-отечески относится к солдатам, бережет их.
Перед сном, когда гасили коптилку, Вольбикас любил вспоминать прошлое. Рассказчик он был первоклассный, и перед Женей вставали яркие картины опасной подпольной работы коммунистов в буржуазной Литве, трудной молодости командира полка.
Вольбикас тосковал по дому, по семье и всем сердцем переживал за Женю, когда тот душными ночами иногда кричал во сне:
— Мама, мамочка, голова болит…
Вольбикас вставал, клал прохладную ладонь на горячий, потный лоб, рука его легко находила большую вмятину от осколка, под которой часто толкалась кровь.
— Suneli tu mano, suneli…[5]
Женя успокаивался, затихал. Ему снилась мама, резавшая, прислонив к груди, свежий черный каравай, отец, уходящий в ночь на конюшню в новом, пахнущем овчиной тулупе, бабушка, капавшая ему, больному, зелье через палец, чтобы травка не выскочила из пожелтевшей четвертинки…
Дождливым июньским утром Савин получил задание срочно доставить пакет в штаб соседнего полка. Быстро по карте уточнили его дислокацию, до штаба было километров девять, и Савин поскакал напрямик, лесом. Накинул плащпалатку, пригнулся, чтобы ветки не хлестали по глазам, замурлыкал на недавно придуманный мотив:
5
Сыночек ты мой, сыночек…