Страница 19 из 32
Николай письмо не прочитал, а переслал Александре Федоровне. Она прочитала и написала мужу:
«Страшно возмущена письмом Николая (то есть великого князя). Он чувствует, что со мной считаются, и это невыносимо для него. Почему ты не сказал, что сошлешь его в Сибирь? Он – воплощение всего злого. Скверный он человек, внук еврея».
Насчет «внука еврея» здесь надо уточнить. Во-первых, великий князь Николай Михайлович – внук царя Николая I, а во-вторых, в данном случае мы получили представление о перле и алмазе из набора ругательств русской императрицы. Вслед за Николаем Михайловичем высказались великие князья Михаил Александрович, Георгий Михайлович, Александр Михайлович и Дмитрий Константинович. Все выразили недовольство положением дел в правительстве, вмешательством Распутина и Александры Федоровны.
Убийство Распутина в декабре 1916 года картины безвластия не изменило. Мимолетный восторг и оживление в связи с избавлением от Распутина, о необходимости которого так долго твердили все, к сплочению российской политической элиты не привели.
Николай центром сплочения быть не мог, да никого он уже и не интересовал. Даже в семье. В семье его потихоньку начали пренебрежительно называть полковником.
7 января 1917 года председатель Государственной думы Михаил Родзянко получил аудиенцию у государя и сделал ему доклад о положении в стране:
«Ни для кого не секрет, что императрица помимо вас отдает распоряжения по управлению государством, министры ездят к ней с докладом, неугодные ей быстро летят со своих мест. В стране растет ненависть к императрице. Для спасения вашей семьи вам, ваше величество, необходимо отстранить императрицу от влияния на политику. Не заставляйте, чтобы народ выбирал между вами и благом Родины».
Государь сжал руками голову, потом сказал: «Неужели я двадцать два года старался, чтобы было лучше, и двадцать два года ошибался?»
Родзянко ответил:
«Да, ваше величество, двадцать два года вы стояли на неправильном пути».
1917
1917 год. Самый главный и самый страшный год XX века в России, да и в мире. На него приходится две русские революции. Первая революция сделала Россию на девять месяцев – три четверти года – демократической, а вторая – на три четверти века большевистской. Отставка царя, Временное правительство, приезд из эмиграции и невероятная, дьявольская, роковая активность Ленина и Троцкого – или Троцкого и Ленина. И человек, который мог повернуть ход истории, но не повернул, – Александр Федорович Керенский.
2 марта 1917 года, после полудня, в поезде, стоящем на станции Псков, российский император Николай II пригласил к себе своего врача профессора Федорова и сказал ему:
«В другое время я не задал бы вам подобного вопроса, но теперь момент очень серьезен, и я прошу ответить мне с полной ответственностью: будет ли мой сын жить и сможет ли он когда-нибудь царствовать?» – «Ваше величество, – ответил доктор Федоров, – я должен признаться вам, что его императорское высочество наследник не доживет и до шестнадцати лет».
После этого разговора Николай принял решение об отречении за себя и за сына. Накануне, 1 марта, за отречение императора высказались командующие всеми фронтами. Ранее, 27 февраля, государь попытался вернуться из Ставки в Царское Село.
Его поезд дошел до станции Дно. Дальше было некуда. Дальше его не пустили. Николай решил, что поедет в Псков.
2 марта, в 10 часов вечера, к Николаю в Псков из Петрограда приехали два депутата Государственной думы – Александр Иванович Гучков и Василий Витальевич Шульгин. Эти два человека были свидетелями того, как Николай писал и подписывал документ об отречении.
Во время беседы Николай держался спокойно и просто. По словам Шульгина, только выговор у государя был немножко чужой – гвардейский. Шульгин переживал, что явился к государю небритым, в пиджаке и в смятом воротничке. Шульгина можно было извинить. 2 марта шел четвертый день второй русской революции. Государь-император толком не знал, не видел и не мог себе представить, что творилось эти четыре дня в столице его империи. В эти дни полного смятения наибольшую решительность проявил человек, которому весь последующий век будут вменять исключительно слабость и нерешительность. Этот человек – Александр Федорович Керенский.
Еще в 1915 году русский заводчик и финансист Алексей Иванович Путилов предупреждал, что Россия обречена на революцию и поводом для революции может быть что угодно: голод, стачка, дворцовый переворот.
В 1917 году все пошло точно по Путилову. И началось все на Путиловском заводе. Кстати, первоначально это был завод другого Путилова, и к 1917 году он был уже не в частных, а в государственных руках. Но не в этом дело. 18 февраля вследствие повышения цен рабочие потребовали 50-процентного повышения зарплаты. Администрация отказалась. Рабочие остановили машины. Пошли митинги в цехах по всему заводу. Администрация через три дня объявила локаут. Сорок тысяч человек оказались на улице. Кроме того, в Петрограде критической стала ситуация с продовольствием.
21 февраля женщины уже врывались в булочные и бакалейные лавки и грабили их. 23 февраля в Петрограде исчез хлеб. В этот же день началась всеобщая стачка. Дума обсуждала вопрос о продовольствии. Министр земледелия Риттих выступал в Думе, а после выступления рыдал в правительственном павильоне. Хлеба много, но до города он не доходит.
Железнодорожный транспорт стоит. Морозы, снежные завалы.
Рабочие по окончании митингов на заводах с пением вышли на улицы. Конная и пешая полиция толпу сдержать не могла. Градоначальник Петрограда генерал Балк отдал приказ военному командованию подавить бунт. 25 февраля в дело были пущены казачьи отряды и пехотные подразделения.
На площади Николаевского вокзала, у памятника Александру III, казаки начали брататься с участниками многотысячного митинга.
В это время в Александринке играют премьеру драмы Лермонтова «Маскарад» в постановке Мейерхольда. В театре аншлаг, на улицах – тоже. Невский проспект и все прилегающие улицы запружены революционной толпой.
26 февраля, в воскресенье, полки солдат без офицеров начали покидать казармы. Некоторых офицеров арестовывали, некоторых убивали. К вывалившимся на улицы солдатам присоединялись гражданские. В полночь с воскресенья на понедельник, с 26 на 27 февраля, за четыре дня до своего отречения, Николай II подписал указ о прекращении работы Думы. Утром 27 февраля начался мятеж в гвардейских частях. Кавалерийские части, отозванные с фронта для наведения порядка, в столицу не прибыли. 27 февраля утром императорского правительства уже не существует. Дума, распущенная царем, не решается собраться на официальное заседание в Белом зале Таврического дворца. Но в полном составе собирается на частное заседание в Полуциркульном зале. В зал вбегает офицер и срывающимся голосом прерывает заседание: «Господа члены Думы, я прошу защиты. Я начальник караула, охраняющего Думу. Ворвались какие-то солдаты, моего помощника ранили. Я едва спасся. Что же это такое? Помогите». В эту минуту всеобщего замешательства заговорил Керенский: «Медлить нельзя. Войска волнуются. Я сейчас еду по полкам!»
Керенский, по воспоминаниям очевидцев, говорил решительно, резко, чуть презрительно. Глаза горели. Тут же было решено создать Временный комитет с неограниченными полномочиями.
В него вошли представители думского центра, а от левых партий двое: Керенский и Чхеидзе. Состав Временного комитета Дума утвердила. В этот момент солдаты, студенты, рабочие, интеллигенты – бесконечная толпа с улицы хлынула в здание Думы.
Керенский выбежал к первой толпе солдат на крыльцо Таврического дворца.
«Граждане солдаты! – кричал Керенский. – Великая честь выпадает на вашу долю. Объявляю вас первым революционным караулом!»
Этот караул не продержался и минуты. Его смела толпа.