Страница 19 из 20
Ну что ж, наступила и моя очередь встрепенуться, когда услыхала свою фамилию. Захожу – ни жива ни мертва. В аудитории человек пятнадцать сидят.
– Здравствуйте, – говорю.
Они, как будто с зубной болью, кисло говорят:
– Здравствуйте, девушка.
И тут я им не позавидовала: с девяти утра до десяти вечера сидят, бедные, и все слушают, слушают… А поступающие только и знают письмо Татьяны к Онегину или «Я волком бы выгрыз бюрократизм». И так из года в год, с утра до ночи. Да еще «На ель ворона взгромоздясь…». А я явилась вообще без всего, «в чем мать родила».
– Что вы будете читать? – с зевотой спрашивает меня одна преподавательница.
– Как это? Я ничего не буду читать, – отвечаю. «С газеты, что ли, им тут надо читать?» – думаю.
Смотрю, эта тетенька повеселела, бровки приподняла и удивляется:
– Разве вы не знаете, что нужно читать стихотворение, басню и отрывок из прозы?
– О-о-ой, нет! Это… я нет.
Ну, у них оживление: проснулись, кажется, все.
«Чего там читать?! – думаю. – Давайте фильм снимем какой-нибудь или роль сыграем. Такие дальние дали преодолела, столько мук перенесла, а тут читать. Паразиты! А ведь они небось и не понимают и не любят кино так, как я его понимаю и люблю». Думы такие думаю и не замечаю, как слезы горючие забрызгали на паркет. Комиссия совсем ожила, а я маму жалею за то, что ее дочка так позорно влипла со своей мечтой. Но вросла в пол, как гвоздь. Уйти – не уйду! И что дальше делать, не знаю.
– Ты чего ревешь, кума?! А ну перестань! – громко потребовал седой красивый дядько. – Ты куда приехала? Поступать в высшее учебное заведение! И не подготовилась.
– Девушка, – активно пришла на помощь та же самая преподавательница, – вот вы приехали издалека и не подготовились. А как же нам выяснить, есть ли у вас актерские способности или нет? Вы лучше не плачьте, посидите, успокойтесь. – Она указала на табуретку. – Успокойтесь и подумайте, может быть, вы просто расскажете какой-нибудь случай из вашей жизни, смешной или грустный, что-нибудь интересное, замеченное вами когда-нибудь.
Я села как потерянная, в безнадежности, пустая. Следом входит здоровенный малый и как заорет: «Любить иль проклинать?» Пальцы переплел – и руки вперед, голову повыше задрал.
– Достаточно, – вежливо и сухо говорит женщина.
Но парень продолжает. Я смотрю: ну ведь хорошо же говорит, «по-артистически». Седой педагог встал и поднял ладонь. Парень стукнул каблуками туфель и резко поклонился.
– Достаточно, – хмуро сказал седой. – Я же вас не допустил к третьему туру.
– Я был несобран, – отчеканил парень.
– Идите…
Парень вышел.
– Я спою романс, – с мольбой влетела девушка.
– Не надо, – попросил ее седой дяденька.
– Тогда из «Радуги»…
– Из «Радуги» мы уже слышали.
И вот этих трех минут передышки мне хватило, чтобы перейти из одного состояния в другое. Молотки застучали в голове, в ушах, в душе, и будто горячим паром обдало все лицо, и комок теста ушел – наступило озарение в полном смысле этого слова. Я уже не слышала, как отбрыкивалась та девушка, во мне зажил дядя Пава, дед с улицы Красной, другие, Кубань… Ой, как там много было людей! Какие они мне все родные, как нужны сейчас! Не знаю, какая высшая сила убедила меня в том, чтобы я увидела спасение в людях, в случаях из своей жизни, в своей Кубани… Тут уж я знала: не пропаду.
Я же из них, из тех, где побасенка на побасенке сидит и побасенкой погоняет. У нас с этим делом хорошо обстоит: где чего присочинить, прибрехнуть – пожалуйста, «фольклор» идет вовсю, под орех разделают любого. Да что далеко ходить! Помню, как в начале войны упала первая бомба под Ейском и уже утром одна тетка ходила по хаткам и сообщала:
– А я ище вчера знала, шо он бонбу кинить…
– Как это?
– Я вчера, як билье на лимане полоскала, глядь, он летит. Я на него посмотрела, и он на меня посмотрел… Ото он и кинул…
Такие случаи можно вспоминать до утра, чем мы, кстати, и занимаемся, когда собираемся своим кругом. Я тоже была заражена этим вирусом всякого сочинительства и фантазерства. И когда мне московские профессора предложили рассказать случай из жизни, так я кинулась рассказывать, что было и чего не было, в такой раж вошла, что аж «тырса полетела». Они уже все покотом покатились, платочками слезы вытирают от смеха, а я наяриваю еще больше: чувствую, на золотую жилу напала. Седой красивый дяденька стал красный как рак, не то смеется, не то плачет:
– Достаточно, девушка, достаточно!
– Нет! – крикнула я. – Я еще петь буду…
– Петь не надо! – взвизгнул седой.
Но куда там! Разве меня остановишь? Я уже как танк пошла на них. Думаю, пускай хоть полопаются, буду выступать столько, сколько сочту нужным. И, заложив руки за спину, стала с душою, со слезою петь украинские песни о любви – то из оперы «Наталка-Полтавка» (когда-то по радио чего-то ухватила), то кубанские. И чем больше я вдохновляюсь и «выдаю вокал», задрав голову, тем сильнее они смеются. И вот, напевшись досыта, навыступавшись как следует, я в полубессознательном состоянии вывалилась в коридор.
А поздно вечером повесили список принятых на конкурс, где среди этих счастливчиков сверкнула и моя фамилия. Меня потом подозвали и велели выучить какую-нибудь басню.
Явилась я ночевать на вокзал. Общий ужин, рассказы разные. А я свернулась клубком, зажала ладони коленями и стала лихорадочно думать о том, как воспользуюсь утром одним адресом и билетиком на метро, который мне дал парень в поезде. Было воскресенье. Но зачем этот билетик? Мне сейчас не до картин: я тогда думала, что метро – это для просмотра каких-то портретов, а не средство передвижения. Сосредоточилась и вспомнила: войдешь в метро, доедешь до остановки «Арбат», и там рукой подать – Николо-Песковский переулок, дом пять, квартира пять, Володя Мордвинов… Как нарочно, опять Мордвинов.
Прихожу к ним. Мать как-то назвала отца, не помню, и громко восхищается:
– Ты посмотри, какая загорелая девушка! Проходите. Володя сейчас придет.
Я вошла: ничего особенного в доме. Появился Володя, сели обедать. И басню дал, и в сумерках повел меня по бульвару к метро, намекая молча, что отношение его ко мне особенное. А я и так вытягивала в себе чувства к нему, и эдак – не вышло.
– Я вот сейчас у родственников перепишу и завтра принесу книгу.
– Если только из-за книги, то не обязательно, можешь взять ее себе.
– Принесу…
Какое счастье – двери сомкнулись, и я опять на свободе. Переписала басню да и решила рано утром отнести. Володя упросил меня остаться, посидеть в пустой комнате и выучить басню. Родители его ушли на работу, он – на консультацию в институт. Я согласилась. Учила я, учила, хлеба без спросу отрезала, съела, потом сушеные яблоки. Ну никак не приглянулся мне этот «Волк на псарне»… Положила ключик куда велели и была такова.
Через много лет после выступления в МИДе ко мне подошел Володя. Я его узнала, несмотря на то, каким «респектебл мэн» он стал. Все у него нормально: семья, квартира, машина, как и должно быть. Но это так, к слову.
И вот прихожу восьмого сентября на конкурс. Толпа гуще прежнего. Когда подошла моя очередь, я не узнала комиссию: тех-то я уговорила, а где они теперь? Блестит лысина С. А. Герасимова, палка костяная стоит возле какой-то серьезной дамы с пучком. О-о, начинается… Насмешки… Шепчутся… Радуются… Какие те были хорошие, а эти…
– Ну, что будем читать? – блеснул зубами Герасимов.
– «Волк на псарне», – сказала я.
А где ж тот седой красавец? А, вот и он…
– Ну-с, давайте «Волк на псарне», – как ребенок, чему-то обрадовался Герасимов.
Я глянула в окно с каким-то отвращением: читать басню не было никакого желания. Потом все же поволокла.
– «Волк ночью, думая залезть в овчарню, попал на псарню…»
Посмотрела опять в окно.
– Стоп! – крикнул Герасимов. – Не надо басню. Расскажите лучше про ботинки дяди.
«А он откуда знает?» – мелькнуло у меня. Я не рассказала, а пересказала вчерашнее. Получилось вяло и скучно – не было того прекрасного сочинения на ходу, нерва, счастья…