Страница 99 из 119
Много человек не понадобилось, только двое, которые прихватили с собой одежду в виде простых серых ряс. Никто бы не стал задавать лишних вопросов духовенству, на то и была сделана ставка. Таким людям разрешалось проходить где угодно – таков был закон императора Мистамина. Они были словно невидимками, им не задавали лишних вопросов, разве что изредка кланялись и просили благословения. Два брата уже дошли до нужного особняка, достали маленькие кинжалы и держали их скрытно внутри глубоких рукавов.
– Идём спокойно, он этажом выше. По логике в это время суток он должен находиться в обеденном зале. Говорить буду я. – сказал тихо пухленький рыжий коротыш.
– Здравствуйте! – подошёл чуть ближе один из трёх охранников. – Вы что-то хотели в этот поздний час от лорда?
– Да. Мы бы хотели спеть песнь спокойствия лорду перед ужином, потому как его слуга передал нам о мучающих его кошмарах.
– А ну конечно, всё верно. Но... слегка поздновато, быть может он уже заснул своим сном. – отозвался другой стражник, позёвывая.
– И всё же мы считаем, что песнь поможет тому, чтобы сны снились добрыми, а следующий день стал продуктивный. Разрешите пройти. – рыженький ещё более сделал милостивую улыбку и крепче сжал кинжал.
– А, да, да – конечно. Вы двое, отойдите. Пусть духовники благословят лорда, он нам потом спасибо скажет! – этот стражник был верующим, и это хорошо сложилось.
В этот день принц Фроцилун лишился своего брата. В городе был слух, что к нему в особняк были подосланы убийцы; сам же принц догадывался о том, чьих это рук дело и не собирался сидеть сложа руки, дав волю убивцам-фанатикам.
------------------------------------------------
Адишол охотно принял множественные жертвы, но ему всё было мало. Он был слишком зол на весь этот мир и через сновидения, насланные владыке, требовал всё больше жертвоприношений. По Горбри издавна ходила старая легенда о причине гнева этого божества; поговаривали, что дело в изгнании Адишола в безбожный мир за отступничество от старых устоев. Мудрецы молвили, что на этого бога наложили проклятье за наращивание силы запретным путём.
Ему нравился сладковатый вкус жертв, что ему преподносят. То были в основном простые трудяги, шедшие к себе обратно домой, с таверн или шахт. С каждым днём его бессмысленная злость нарастала, как и аппетит.
Один член культа по имени Мифус всё сказанное владыкой понимал, но иначе. Особенно он сознавал то, что всё это неправильно – но он знал: попытаться выйти из этого улья было равносильно самоубийству. Многие пытались устроить побег, и только единицам удавалось навсегда выпутаться из этих пут так, что их поиски прекращались. Ему ничего не оставалось, кроме как подражать своим братьям с сёстрами, изображать копии их лиц – улыбающиеся и довольные всем, но внутри же он испытывал противоречивые чувства.
Он сам с собой спорил в голове, иногда это доходило до того, что он потел и чуть было не кричал, но сдерживался – так как нельзя было выдавать то, что он осознал. Его мучило то, что нельзя ни с кем поделиться о своих мыслях, которые были изменчивы, но постоянны. Через слухи между сестрами он был наслышан о Самоотверженных. Какой-то внутренний позыв манил его к этим заговорщикам. Он считал их свободными, а их намерения – интригующими и в то же время действительно праведными. Как раз то, чего не хватало в его жизни. Он был средних лет мужчиной, гладкое как мрамор лицо которого не украшали возрастные морщины.
Чтобы хоть как-то отвлечься от скверной правды о культе Сумеречной звезды, он читал не те пергаменты, что братьям и сёстрам выдавали наместники, а то запретное, что попадётся под руку в библиотеке. Выбирать времени не было, он всегда в ней действовал скрытно. Там всегда было много народу, но каждый знал: шуметь, и тем самым прерывать углубление в текст – запрещено. В этой обширной светлой комнате были отдельные столы и читающим было приятно проводить время на маленьких, но удобных скамьях, отвлёкшись от обыденного дня. Одиночка всегда выбирал тот стол, где может поместиться лишь один человек. Он любил и предпочитал одиночество, когда остальные в его среднем возрасте предпочитали шумные дискуссии и разгул в других местах паломничества и святилища.
Мифус был сдержан, но рассудителен в своих ответах перед владыкой. Свет из высоких окон хорошо освещал то, что он читал – а когда сон не удавался, он приходил сюда же и зажигал толстые свечи, которые были предоставлены всем в большом количестве.
«Зря я ввязался в это. Теперь уже, похоже, никак не спастись, не зажить новой и полной жизнью». – частенько посещала его такая мысль.
У себя в скромной комнате он аккуратно разрезал новую книгу ножом на несколько частей, предпочитая читать исключительно в библиотеке; с задней части был виден пергамент, который был ему не интересен, так как он думал, что это всё муть, с передней же – несколько страниц из выбранной ему книги.
Он был начитанным, но никогда не показывал никому и не перед кем своего превосходства в знаниях. Понимая, что ему из охраняемого святилища никак не сбежать без помощи извне, он так и продолжал жить, делая вид, что он один из братьев культа Сумеречной звезды. Но постепенно, изображая себя тем, кем он не был, ему было тяжко ото лжи перед самим собой. И не перед кем было действительно искренне выговориться, попросить совета, или хоть обмолвиться парой-другой добрым словом – а не теми стандартными для них волнениями, перечислениями достоинств Адишола, и всякой фанатичной ерундой.
В один из рутинных, однотипных дней, блуждая возле одинаковых статуй и делая вид перенасыщения вдохновения от них, его, махая рукой и кивая головой, тихо позвал собрат.
– Брат, постой-ка. Хочу переговорить с тобой об одном деле.
– Да, конечно. Отойдём сторонку? – Мифусу показалось, что дело серьёзное по его выражению хмурого лица. Лёгкий и непрошенный озноб прошёлся по спине одиночки.
Они отошли подальше от остальных к высокому окну, тут их никто не мог слышать. Он оглядел брата и нахмурился, у того было грустное, вспотевшее лицо, а нос изгибался вниз, чуть ли не касаясь бескровных губ.
«А вдруг у него под рясой маленький нож для чистки овощей? Что если про меня что-то узнали и именно он должен убить меня? Ладно, нужно держаться непринуждённее». – мыслил Мифус, пока вглядывался в неуверенное лицо собрата.
– Вот лично ты, когда в последний раз преподносил почести нашему владыке? – этот высокий и косматый брат говорил слишком уж взволнованно, его явно мучили муки, и только в нём, почти безмолвном он пытался найти ответ на свои терзания.
– Честно сказать, мне нечего было отдать достойного, пришлось подождать целых три дня. – легко ответил одиночка, вглядываясь на его руки, которые слегка подёргивались.
– А я аж... Не говори только никому! Целых семь дней. Мне стыдно перед всеми, включая тебя. Тебе одному я раскрыл правду. Надеюсь, ты не выдашь меня, а лучше того, дашь хороший совет. А?
«Да уж, обработан под корень. Такому только и нужно, что поддакивать, уклончиво отвечать и говорить, как нужно действовать».
Мифус отозвался:
– Ну то, что целых семь дней это конечно же плохо, да. Нет, это даже не плохо, а ужасно. Но ты как-нибудь обязательно наверстай упущенное, и постарайся такое никому больше не говорить, хорошо? Я понимаю, что ситуация может быть разной, но ты самое главное не отчаивайся и старайся, во имя Адишола. Помни его великий лик и наш долг перед остальными.
Они постояли молча. Так называемый брат смотрел смиренно в пол. Одиночка решил не шевелиться и выждать его ответа. Прошла минута, этот брат думал долго, иногда что-то бубнил и малость кивал.
– Брат, честно, нет подходящих слов, чтобы описать то, как ты мне помог. Я никогда не забуду твои слова и твоё лицо. Я благодарю тебе. Как будут деньги – откуплюсь.
– Да не нужны мне деньги. Я, кроме того, как служу нашему божеству, ещё хорошо в этом же здании подрабатываю столяром, мебель резную изготавливаю. Ступай же с добрым словом, брат. – одиночка хлопнул того по плечу и добродушно кивнул.