Страница 116 из 119
Но теперь дверь была так же, как и окна закреплены изнутри сталью, что совсем смутило одноглазого и несколько озадачило остальных, не понимающих, как такое возможно.
Ронэмил почувствовав себя взаперти, закричал от безысходности:
– Оно не хочет нас отпускать!
Как будто в подтверждение к этому, откуда не возьмись подул сильнейший ветер. Настолько сильный и мстительный, что он смог сбить Ронэмила с ног.
– Старые боги прокляли это место! – снова выкрикнул он с вылупленным глазам.
– Если тебя ноги плохо держат, это не значит, что боги виноваты. – уверенно сказал Ивралий.
– Ну не факт что прокляли, но здесь явно что-то не так... – Вельмол знал, что Ронэмил не мог просто так свалиться невзначай.
– Может, разделимся? – предложила Сури.
– Можно, только парами. Ивралий со мной, ты с Ронэмилом. Мы идём на крик, вниз. Сосредоточьтесь и будьте готовы ко всему.
Поиски живой души не увенчались ни у кого успехом. Обыскав первый этаж и не найдя ничего примечательного среди разрухи, они решили проверить подвал. Каменная лестница всё глубже и глубже уводила их по тоннелю, дальше пришлось ступать по воде, которая была по колено.
– Видать затопило из-за проливных дождей. – проговорил Вельмол с эхом, прихватив настенный факел.
Наконец, спустя пару минут блужданий в полутьме, проход расширился с размахом. Показалась пещера со сталактитами, грозящими в любой момент обломиться и насмерть их придавить. В самом конце пещеры нельзя было не заметить алтарь, за ним водопад из проломленного потолка, и клетки, внутри которых чернобородый подметил, судя по размеру, детскую рваную одежду, белые мантии наблюдателей и истлевшие детские скелеты.
Ивралий, с шоком выдохнув, подошёл к алтарю, начал любопытно рассматривать разложенные на нём оккультные предметы.
Иноземец увидел разноцветные свечи разных форм и размеров, расставленные в виде созвездия Бессмертного; на созвездии крысы с двумя хвостами был расположен изогнутый чёрно-матовый кинжал. На небольшую треугольную глиняную пирамиду был возложен череп неизвестного животного с тремя углублениями.
«Трёхглазый?» – подумал он и поморщился.
От мерцающего факела слабо отсвечивали кубок с водой и чаша, наполненная чем-то тёмным, и на ощупь вязким. Ивралий взял деревянную фигурку пентакля, в центре которого располагалось солнце, и узнал:
«Знакомый знак».
– Как думаешь, эти жертвы были в честь какого-то божества, или просто так? – Ивралий откинул деревянную фигурку в сторону водопада, и проследил взглядом, куда она упала. Увидев краем глаза что-то человекоподобное завернутое в ткань, его пронял озноб и гнетущее предчувствие.
Позаимствовав кинжал, он разрезал ткань и с омерзением в сердце увидел бездыханное оголённое и изрезанное тело девочки. Сукровица покрывала всё её тело. Колени Ивралия подогнулись, и он упал рядом с телом натужно зарычав, узнав в ней свою дочь.
Подбородок Вельмола дрогнул, ему стало истинно жаль иноземца и незавидную судьбу его дочери. Он не стал вмешиваться и успокаивать Ивралия, вместо этого он со злостью подобрал книгу под алтарём и подошёл к фонтану. Сверху, в проёме, бледно светила луна, прочтённые слова обретали зловещий, какой-то далёкий и неправильный смысл.
До чернобородого дошло:
«Наблюдатель лгал. Дочь Ивралия здесь, а не в их руках... Соответственно и остальные родные могут быть не у них. Блеф?»
Ударив Кусакой по оккультным предметам, Вельмола пронял зловещих холод и он вновь погрузился в видение прошлого, но оно было гораздо ощутимее прошлого. Он почувствовал себя другим человеком.
Человек, которого они искали, и который располагался на данный момент на пятом, последнем этаже поместья – не чувствовал угрызений совести. Всё совершённое им было для него правильным и верным. Если бы он не занимался тем, что есть, то его изнутри начала съедать пустота и неудовлетворение к жизни, и что ещё хуже – его неполноценность, которая и толкала на такие действия.
Ранее никто из многочисленных прислуг и стражников в этом огромном замке не смел взболтнуть на счёт этих зверств и слова между собой, но все знали и иногда слышали, как что-то гадкое, неправильное творилось в подвале. Все, кроме него самого, пытались держаться так, как будто бы всё было нормально, словно не происходило никаких ужасов и престранных игр с детьми. Ни у кого и в мыслях не было сдать его властям с материальной выгодой для себя – всё и вся было подкуплено, никто не смел помешать его пиршеству со своеобразным весельем. Но теперь же, из всех слуг остался лишь один дворецкий, да и тот являлся нечасто.
Цель наблюдателей понимала, что люди, прознав о нём и его увлечениях, сочтут его за крайнего безумца, и вряд ли простой люд понял бы, с какой целью он всё это делает. Но им никогда не осознать той внутренней пустоты с горечью во рту, что поедала его каждый день.
Вифинар был слишком отчуждённым молодым человеком, бывшим хирургом, возрастом около двадцати трёх лет, ныне состоявшим в парламенте благодаря своему отцу, который помер из-за эпидемии Мутной крови три года назад. Это тоже повлияло на его особенную ненормальность. Блестящий интеллект, краткость в суждениях и диалогах, крепкие знания политики Горбри и зарубежья, благородное лицо с ясными глазами – делали его в глазах знати достопочтимым человеком.
Он очень боялся смотреть в глаза людям, но не детям. Деньги для него служили как прикрытие с гарантом безопасности – но самое главное, благодаря им он мог продолжать существовать и творить всё что ему вздумается. Он не раз думал о самоубийстве, мысли его заходили до самых разных своих кончин, но в конце концов он пришёл к выводу, что это ниже его достоинства и ещё есть ради чего жить.
Лишь изредка выходя на улицу прогуляться, ближе к парку, он садился на скамейку как точно такие же простые люди и делал вид, что читал газету – но на самом же деле он внимательно, но скрытно приглядывал за детьми. Даже простое созерцание подпитывало его, заполняло пустоту радостью.
Встревоженный Вельмол, видя всё это глазами безумца, морщился от отвращения, но продолжал смотреть, чувствуя себя другим.
Вифинар почти ни с кем не разговаривал, в том числе со стражей и прислугой. Но бывали и редчайшие исключения, если это были расспросы о его жизни в кругу высших особ – в такие моменты он был очень аккуратен в ответах, а порой и просто скуп. Его не волновали возможные преследования и наказание за всё содеянное, пусть даже последует самый худший исход под взорами населения на главной площади Горбри – он думал, что это не так страшно, как может показаться.
Страдания своего разума он вымещал на ни в чём неповинных молодых душах. Это отчасти помогало, но временно. Волновало его осознание того, что он начинает превращаться в настоящее чудовище, но и опять же остановиться он был не в силах. Чем дальше он заходил, чем более извращался, тем труднее становилось выбираться в общество. Также тяжко было выходить из поместья на чистый воздух, в парк к людям, и находить общий язык в парламенте. Он становился ещё более молчаливым и воздержанным, высоко поставленные личности думали и переговаривались меж собой, что он в дурном настроении или же приболел. Люди и само присутствие их давило на него. Иногда Вифинар желал, чтобы они все исчезли из его жизни навсегда, чтобы он остался одним в этом мире, и чтобы всё это прекратилось – но он понимал: это невозможно.
На задаваемые вопросы он всё чаще стал отвечать кивками, отрицаниями головой и жестами – вовсе не используя слов. Изменения своей чёрной личности он не мог никак скрыть – и, похоже, дойдёт до того, что он вовсе сломается и не сможет выйти из поместья.
Так и вышло. В один пасмурный день он захотел, как обычно, прогуляться до главной площади, зайти в парк и посидеть на скамье делая вид, что читает новый выпуск газеты. Но это не совершилось. Ещё около высоких кованых ворот его впервые охватил всеобъемлющий, невиданный до этого страх быть пойманным и осуждённым. Он почувствовал всю тяжесть своего существования и то, сколько вреда он нанёс этому городу – сколько семей пострадало и лишилось детей из-за него. С содроганием в руке он убрал её от ручки двери и, развернувшись, отправился назад к поместью на дрожащих ногах – но путь этот был далёк и тяжёл. Не дойдя и половины пути, он рухнул на землю. К нему бегом направилась стража и донесла до пятого этажа в его покои на постель.