Страница 103 из 119
Прикончив двоих, парируя удар палицей, чернобородый мгновенно поставил подножку противнику; этот был силён, но неуклюж, Вельмол хотел его добить мечом в спину, но тот с яростью, лёжа на полу, смог отбить его удар.
Встав, противник вновь атаковал, увернулся от удара Кусаки вширь, и, выбрав нужный момент, с рёвом двумя руками нанёс удар палицей по шлему Вельмола. Если бы не шлем, сейчас бы он был в отключке, а то и мёртв, а так, просто половина удара пришлась на боковую часть его головы.
В глазах вся комната и воины помутнели, зашатались, он пытался смотреть ровно, но всё покачивалась.
«Доигрался».
Пытаясь бороться сразу с тремя, он шаркнулся лицом по полу, поранил его, но вывернулся из захвата и, присев, отбивался некоторое время от ударов ногами, выставляя блоки предплечьями.
Удар сталью по шлему вновь повалил его, и он, завалившись, стал еле дышать. Его зажали, удерживали насильно на полу, пошевелиться было невозможно.
«Нельзя сдаваться». – подумал он со смехом горечи, пока с него снимали шлем.
– Вам вообще знакомо понятие честного боя?.. – последнее что сказал Вельмол, пока его в лицо не ударили кованым сапогом.
Лебединский Вячеслав Игоревич.1992. 21.03.2019. Если вам понравилось произведение, то поддержите меня и вступите мою уютную группу: https://vk.com/club179557491 – тем самым вы мне здорово поможете. Будет нескучно)
Глава тридцать четвёртая. Грёзы, или реальность?
Приятного чтения)
Вельмол очнулся переодетым в рубашку и штаны из мешковины и, что странно, – лёжа и крепко привязанным к твёрдой, неудобной деревянной кровати без матраса. Пошевелиться не получалось, разве что покрутить шеей. Даже надёжную и проверенную годами силу он не мог сейчас использовать против этих пут. Куда ни глянь, всюду он видел грязные стены и потолки, общий мрак помещения, ржавые кровати, зарешечённые окна. При простой попытке понять увиденное, его голову пронзила ледяная, режущая боль.
Понаблюдав за окружением, он узрел перед собой людей, если можно так выразиться, с разными повадками; все они занимались разным и нестандартным для простого человека делом. Кто-то оживлённо гримасничал, затыкал уши ладошами, пытаясь не слышать остальных, орущих крайним рёвом мужчин и визжащих писклявым, души раздирающим криком девушек и старух. Иные дрались, и никто их не пытался разнимать, некоторые плясали причудливые танцы, наподобие хороводов. Творился какой-то хаос и неразбериха, Вельмол не мог понять, что произошло и среди кого он оказался.
«Очередной бредовый сон?» – думал он, но чувствовал, что находится в нём уж слишком долго.
Его кормили раз в день какой-то горькой кашей насильно, ни в коем случае при этом не начиная с ним разговор. Редко, под сопровождением двоих крепких человек, его волокли в комнату на подобии тёмной и мерзко-пахнущей уборной – и затем обратно привязывали к кровати. Ему крайне не хватало сил, и он чувствовал, что невозможно было выбраться из этих оков. Почему-то именно его одного так сильно закрепляли, а остальным дали безмерную волю.
«Да, моя сила тут бессмысленна, нужно только ждать – а это более всего, что я не люблю. Я привык к действиям, а не мучительным и тягостным выжиданиям. Но, как говаривал отец – победит тот, у кого хватает выдержки».
Вельмол слышал все нелепые разговоры, и вместе с ними, иногда, до его слуха доносились те самые, о нём.
«Лежачий», – так они его втихомолку называли. Много всякого сказывалось, но дни проходили, и никто с ним не контактировал. Он терпеливо выжидал, надеясь, что скоро эта неразбериха кончится, наблюдая всё жутко-творящееся из положения лёжа.
Прошло несколько недель, чернобородый исхудал из-за скудной пищи. Мышление его затуманивалось из-за ослабляющих уколов, но в голове стойко стояла цель: освободиться. Из услышанного он разобрал несколько значимых слов, таких как; врач, надзиратель, пациент, заключённый. Из полученных слов у него возникла мысль о местонахождении.
«Быть может из-за полученной травмы на голову меня доставили в лазарет?.. Но если так, почему сдерживают и не разговаривают со мной?»
У него было время подумать и налюбоваться здешним людом.
Один человек у окна рисовал портрет худосочной девушки в сиреневом платье. Изо дня в день чернобородый видел новые подробности и понимал, что у него явный талант. Этот человек ни на что другое он не обращал внимание, кроме как на холст. Иногда у него начинались судороги сильные до такой степени, что он падал на пол и непосильно трясся. Он был почти что гол. Все обходили его стороной.
Другой человек бегал из стороны в сторону, резко смыкая руки, как бы пытаясь что-то поймать. На его лице всегда виднелся азарт, предвкушение победы, и восторг от беготни.
«Наверное пылинки ловит». – подумалось Вельмолу.
Выглядели они слишком худо, и он подумал, что их намеренно недокармливают или морят голодом. Ночью, когда он не спал, к нему подошли двое прилично одетых молодых человека. Некоторое время они перешептывались, и Вельмол, с закрытыми глазами среди пустых слов расслышал значимое:
– Ему не место в карантинном отделении.
– А где по-твоему? – спросил более молодой голос.
– В изоляционном корпусе, как по мне.
– Ну, это уж ей решать, а не тебе. Пошли перекусим.
Они ушли и оставили Вельмола в раздумье: что за отделение – и где он находится? От чего изоляция? И кому решать его дальнейшую судьбу?
Все люди, а точнее пациенты, были в серых робах из нескольких слоёв мешковины, не дающих пошевелить руками – на некоторых были деревянные маски-клетки, видать кусаться любили. Это был единственный метод против надзирателей, когда те, вволю напившись, издевались над ними.
Рано утром одного человека затрясло прямо перед Вельмолом так, как будто бы ему было смертельно холодно; его, несомненно, мучила начальная стадия Мутной крови. Лицо его ужасно искажалось всегда по-разному, а иногда и вовсе замирало в одной гримасе, смотря неподвижно на один предмет долго и усиленно, с широко раскрытыми глазами. Он был единственным с кем по нормальному общался медперсонал и надзиратели, но выговаривал он свои ответы странно – слишком писклявым голосом, сочетающимся с резкими движениями рук и ног. От его взгляда некоторые пациенты немели и тут же успокаивались. Сам же Вельмол лишь один раз встретился с ним взглядом, увидел гораздо зрелого человека, чем он сам. На чернобородого он посмотрел серьёзно и вдумчиво, хмурясь. Но затем его вновь затрясло, и он нараспев засмеялся; другие тоже поддержали его, но в чём был смех лежачий так и не понял.
Другой пациент, иногда присаживающийся на кровать Вельмола, часто ему широко улыбался, оживлённо кивал, но ничего не произносил, оставляя за собой некую таинственность, смущающую его, находящегося в полном недоумении от происходящего. С виду подсевший к нему не печалился такому скудному убранству, сожителям, тем, что творилось, и общим безумным настроением. Этот коротко подстриженный, впрочем, как и многие, молодой человек радовался по пустякам. Что бы с ним не вытворяли – он всё равно чувствовал себя так, словно так и должно быть. Беззубая улыбка не спадала с его лица ни на мгновенье.
Вельмол не смотря ни на что пытался с кем-либо по-простому и доброжелательно заговорить, но это было невозможно, его категорически игнорировали как врачи с надсмотрщиками, так и остальной больной люд. Он словно бы был ненужной вещью в этом месте, на которую брезгуют даже посмотреть.
Был в этом месте самый буйный, настолько, что даже никакие уколы и надзиратели не в силах были уберечь тихо-мирных пациентов от его нахлынувшего гнева. Но и на него была управа, хоть и странная, по мнению Вельмола. То была незамысловатая и почти шёпотом произнесённая детская песенка. Тогда тот в буквальном смысле засыпал, а далее же с ним можно было делать всё что угодно. Сон был крепок. Иногда ему как-то удавалось высвободиться из кандалов, и даже выломать стальную одиночную дверь; и когда у него это получалось, то к всеобщей шумихе добавлялась грозная, безудержная проблема для всех, которая, впрочем, легко решалась.